Пальцы пехот-командера, непроизвольно стиснувшиеся в кулак, нехотя разжались. Астрел приметил за Валеркой этот жест еще в пору подростковых стычек. Ему не хотелось чтобы все и теперь свелось к банальной драке.
— Они проникли в твою семью. Подобрались с того конца, откуда никто не ждал беды. Устраиваемый спектакль был всего лишь искусной западней для твоих умозаключений. Знаю, у каждого найдется что-то заветное. Но тебя купили на личном отождествлении с твоим сыном и ты не разглядел человека с той стороны линии фронта, который вещал его устами о предательстве. А они, шельмы, дарителя огорчать отказом не станут. Не захотят.
— Кто они? Кого ты называешь ими? Отчего мне ни побежденные, ни победители не кажутся людьми удостоенными высшего понимания? — Он терпеливо ожидал ответа, чисто технически осознавая апокалиптическую разницу их способов понимания жизни. — Разве дело во мне? Этот мир так сложно устроен, что способен свести на «нет» усилия любой цивилизации. Сломав все наши хитрые ухищрения простотой решения.
Самородов пытался казаться спокойным обуздывая свой гнев:
— Тебя подводили к этому решению осторожно, создавая впечатление, что эта исподволь внушенная мысль явилась без подсказки, сама по себе. Они это ой как умеют. Узнают о ком надо правду, разведают его мечты и вернувшись к ее истокам устраивают из этого непреоборимые обстоятельства, — пехот-командер и сам не замечал, что объясняется начальственным рыком, с барственной искрой во взгляде.
— Жизнь обожает бессистемность совпадений, — с чувством возразил ему Астрел.
— Какая к чертям… Это сговор! Когда мои солдаты жилы рвали, перли на рожон расплачиваясь жизнями, тебя преспокойно готовили подмахнуть эту бумажонку! — И гадкая улыбка выползла из его округлившегося рта как змея из норы:- Королем в двух королевствах пожить хочешь: и для нас хороший и для них неплохой?! Между двух стульев задницу расщиперил! Фанфарон упрямый! — Угли тлевшие под нагаром застарелой неприязни вспыхнули с новой силой. Самородов выдумывал все новые ругательства:- Скурв…
Аквитин возник между спорщиками и решительно пригрозил:
— Лаяться начнешь, я тебя епитимьей успокою, — святой отец, который до того, казалось, и не вслушивался в разговор, на самом деле ловил каждое их слово и оказался тут как тут: — Человек реализует себя порой путями непредсказуемыми. А ты вот так с ходу пытаешься разобраться в поступках людских до мелочей, годами тренируя в себе эту мелочность. Бедность не порок, но неказистость собственного душевного мира заставляет воспринимать чудо за спекулятивное искушение и персонифицировать истину через собственное понимание таковой. Иногда факт кажущийся нам непонятным становится ключом к разгадке всей линии поведения. Ни одна ситуация никогда не разрешается помимо воли всех, кто-то да приложит старание. И если этим одним оказался Астрел Сатерлан, это не дает тебе права судить его и выворачивать наизнанку каждый его поступок. Ибо, как правило, реализуется то финальное продолжение, которое наиболее событийно оправдано.
Пехот-командер натянуто внимал Аквитину, но теперь наградил его припрятанным тяжелым высверливающим взглядом:
— Не передергивайте, святой отец. Это измена. И предатель — вот он. Стоит перед вами.
Астрел подшагнул, опрокинув ногой короб. Самородов в ответ поперхнулся принужденным смешком.
— Оставим это, — попытался урезонить обоих отец Аквитин. — Гнев стоит дорого. Знаю, звучит это скверно, но человек по природе своей скуповат и предпочитает ценить щедрость, когда ею сорят другие, не в ущерб ему самому. Для любви к ближнему нужна известная наивность и для меня это очень ценно.
— Можете отправляться с этим в банк, — бросил сквозь зубы Самородов. Он надежно перенял высокомерные манеры и научился носить маску превосходства на своем лице.
К ногам святого отца прилипли оборванные ленточки водорослей. Ветер доносил сырой запах мокрых камней. Река мерцала и переливалась как расшитое бисером и обклеенное молотым стеклом полотно.
Во взгляде Астрела был нешуточный напор когда он непреклонно заявил:
— Подлинно сильная власть зиждется на умении понимать и договариваться, а не на авторитете подавления силой. И настоящий мужчина ценен не тем что сумел разрушить, а тем что он создал или сохранил. Нужно в жизни во что-то надежно упереться, чтобы воспринять мир таким каков он есть. Цивилизация гибнет не от набегов варваров, а от потери морали. Для чистоты проявления закона должна присутствовать мотивация совести. А источником ее на земле может быть только человек. Все равно какой земле, но не все равно какой человек, — и Астрел многозначительно посмотрел на Самородова:- Иногда, чтобы начать слушать и понимать собственного ребенка его нужно… приходится терять. Карэл рассказал мне как нуждается его планета в «Салюте Млечной». К тому времени я уже знал кто сосуществует в нем теперь. Но это все таки говорил мой повзрослевший сын и мог ли я сомневаться в его словах? Мой выбор не фатален для нашего мира, а для них это основа будущего.
— Как ты сказал «Салюта Млечная»? — переспросил отец Аквитин.
— Да, такое название уже прижилось на Перво земле.
И в этом Астрел тоже видел знак. Дорожку созвездий-родинок у Эмили, тянущихся от ключицы по шее вверх он тоже называл для себя Млечным Путем.
Пустяк? Совпадение радостных жизненных начал? На Фракене новая планета получила только номер. Разная степень значимости как различающаяся мера важности насущных вещей.
— Стремление к захвату колоний неистребимо и всегда обагрено кровью. Неужели справедливость и сострадание безнадежно обречены на долю приживалки в этом прагматичном мире?! Мной- не мной-суди как пожелаешь, но решение принято и все обязаны его выполнять в независимости от личных ощущений, которые могут противоречить коллективной морали. Мне по душе моя мятежность. — Чучельник рассмотрел на фоне серо-зеленой формы пехот-командера нашивку с «Джокером» и постарался взглянуть на командира егерей «коммандос» в точности таким же плутовато осатанелыми глазами. Наклонившись чуть вперед он отчеканил каждое слово:- Все дело в том, что ты больше ничего не можешь поделать.
Самородов отвалился назад, сохранив прямую осанку и замер как вкопанный. Его воспаленный взгляд сверкал как мотоциклетная фара куском желтого агата и был настолько концентрированно узко направлен на Астрела, что хотелось зажмуриться.
Тысячами осколков летел разбившийся, разбушевавшийся речной поток.
Самородов заговорил дурно и дерзко, выпаливая обвинения как конфетти из хлопушки:
