о том, что мы что-то от него утаили, он отрежет нам головы и поменяет их местами. Уж прости, Пустое Место, но я не хочу, чтобы твоя кочерыжка сидела на этих вот изящных плечах. Эй, ты чего? Обиделся? Выглядишь как будто у тебя селедка торчит из глотки.
Селедке в глотке у Фортта взяться, само собой, было неоткуда, но выглядел он и правда потерянным и чрезвычайно испуганным. Дело в том, что, подбирая шляпу и уже намереваясь должным образом ответить Манере Улыбаться, шут увидел такое, от чего все его внутренности мгновенно словно завязались узлом, а мурашки на спине встряхнулись и понеслись отплясывать, не дожидаясь музыки.
Из-под стойки что-то вытекало. Он машинально коснулся пальцем поверхности лужицы и со страхом понял: из-под стойки вытекала кровь.
Для него это было уж слишком: труп Гудвина, повешенный на улице, кровь в лавке… А что, если они с Гуффином здесь не одни и где-то рядом притаился… убийца? И сейчас он слушает? Вдруг он наблюдает за ними?
Гуффин встряхнул Пустое Место за плечи и заглянул в его глаза, будто в горлышко бутылки, пытаясь определить, осталось ли что-то на дне:
– Эй! Ты там? Внутри?
– Д-да! – Фортт пришел в себя. – Я согласен! Нужно забирать куклу! Гудвин сам виноват – не объявился, ну и пропади он… – исправился, – провиси он пропадом. Берем рыжую с собой, а там уж Брекенбок сам разберется, что с ней делать: либо в камин – на растопку, либо даст ей какую-то роль в новой пьесе.
– Вот так бы сразу! – осклабился Гуффин, доставая из кармана пальто нечто скомканное, что на поверку оказалось большущим холщовым мешком, после чего повернулся к кукле: – Кто знает, может, Брекенбок даст ей не просто какую-то роль, а главную роль. Как по мне, она же идеальная Бедняжка: печальная и изможденная.
– Ты спятил, Гуффин? – Фортт решил, что ослышался. – Главную роль? Надеюсь, твои слова не дойдут до Марго: если она прознает, что ты прочил на ее роль какую-то куклу, она приколотит подкову к твоей голове.
– Думаю, ей скоро будет не до подков и каких-то ролей, – под нос себе пробурчал Гуффин.
– Что? Ты о чем?
– Ни о чем. – Манера Улыбаться склонился над куклой и зашипел так, словно она его слышала: – Эй ты, зеленая кукла! А ну, полезай в мешок! Живо! Ну же, будь хорошей девочкой! Наш славный театрик-на-колесах «Балаганчик Талли Брекенбока» ждет. Не волнуйся, с тобой, разумеется, будут плохо обращаться! Как и прочих, будить тебя будут ушатом грязной воды из-под фургона, а еще тебе не светит никакого жалованья. Даже кукольного. Теперь ты собственность Талли Брекенбока, уяснила? Полезай в мешок!
– Нужно ей помочь, да побыстрее! – сказал Фортт торопливо – шут изо всех сил старался не коситься на стойку.
– А это что у нас такое?
Фортт глянул на то, во что тыкал пальцем Гуффин, и только сейчас заметил, что кукла что-то держит в руке. Это нечто было размером с грушу и походило на часовой механизм: из него торчали шестеренки, пружины и прочие детали, названия которых шут не знал.
Гуффин попытался забрать странный предмет у куклы, но у него ничего не вышло – деревянные пальцы впились в механизм, как клещи цирюльника в гнилой зуб перед тем, как его вырвать.
– Что это за гадость такая? Мы так не договаривались.
– Да оставь ты как есть, – раздраженно бросил Фортт. – Потом разберемся…
– Ну да, – согласился Манера Улыбаться. – Потом сама отдаст. Или отпилим руку – тогда и выясним, что это за штуковина такая. Никак не возьму в толк, что это…
– Эта штуковина не тикает? Значит, не бомба…
– Кукольник! – Гуффин снова задрал голову. – Гудвин! Ты слышишь?! Мы забираем эту куколку с собой! Упаковывать не нужно! – И тихим злым шепотом добавил: – Мы сами…
Шуты схватили куклу и со сноровкой, которой мог бы позавидовать и опытный похититель, засунули обладательницу зеленого платья в мешок.
Манера Улыбаться кряхтя взвалил мешок на плечо.
– Прощай, мистер болван! Ты сегодня очень сглупил. Спасибо за покупку! Может, зайдем еще!
– Мы уже можем идти? – поторопил друга Фортт, понимая, что если они не уберутся отсюда сейчас же, то рискуют сглупить именно они. – Пойдем скорее! И зачем тебе вообще мешок? Откуда он? Ты что, постоянно его с собой таскаешь?
– Ну да, – простодушно заявил Гуффин. – А вдруг пригодится?
– Пригодится? На какой такой случай?
– Например, на такой, как этот.
Пустое Место и Манера Улыбаться поспешили к выходу.
Уже у самой двери Пустое Место напоследок оглянулся. Ну и жуткое местечко!
– Чего застыл? – прошипел Гуффин. – Вперед!
Рука Фортта коснулась дверной ручки. Та скрипнула, поворачиваясь…
Это был именно тот момент, когда наивный и нелепый шут, который на самом деле не был никаким злодеем, совершил поистине злодейский поступок: для него это была всего лишь дверная ручка – откуда он мог знать, что, повернув ее, он привел в действие спусковой механизм, который запустил глобальную катастрофу.
Катастрофа проснулась и начала потягиваться. Она умоется после сна, выпьет свой кофе и выйдет на улицы. Ей лишь нужно немного времени…
Колокольчик над притолокой зазвенел, на этот раз оповещая хозяина, что неприятные личности убираются прочь.
В лавку протиснулся резкий холодный порыв ветра. Грубо растолкав своими ледяными плечами Пустое Место и Манеру Улыбаться, он пронесся по проходу к стойке и подхватил обложку книги учета клиентов. Тетрадь распахнулась на середине. По центру страницы, словно пытаясь затеряться среди других имен, стояло: «Финн Гуффин, шут». Как и прочие имена, это имя было вычеркнуто.
В Тремпл-Толл почти стемнело, а переулок Фейр и вовсе утонул в сплошной кромешности, словно в небе над ним прохудился грузовой дирижабль, перевозивший чернила.
Ближайшие огни горели лишь на Бремроук: там, фыркая, тарахтели самоходные экипажи, ползли кэбы, скрипели рессорами трициклы. Ползли мимо, появлялись и исчезали…
За то время, что шуты провели в лавке, переулок будто бы стал у́же, а дома по обе стороны от него, словно сделали по паре шагов друг к другу. Стена старого кабаре с заколоченными окнами выглядела еще угрюмее, чем какие-то полчаса назад.
Стало холоднее. Редкая
