носил белые рубашки. И галстук выбирал тонкий, веревочкой.
Он обладал немалой силой, которую не стеснялся выказывать при рукопожатиях, сдавливая ладонь так, что редко у кого получалось не морщиться. Впрочем, чужая слабость приводила мистера Аштона в пречудеснейшее расположение духа.
А вот Томаса он не любил.
И не то чтобы для этой нелюбви имелись реальные причины. Скорее уж… просто неприязнь. Такая возникает с первого взгляда, а со второго крепнет, чтобы на третьем сделаться устойчивой. Нет, мистер Аштон был выше того, чтобы позволить этой неприязни сказаться на работе.
Просто… Она была, и все тут.
И сейчас в покрасневших глазах начальства Томасу виделось сомнение.
– Так точно.
А еще раздражение.
– Отлично… и давно дома не был?
– Давно.
С тех самых пор, как его из этого дома выдворили. За дело, конечно, это Томас теперь понимает, но понимание пониманием, а обида осталась.
И сны.
Сны его тоже родом оттуда, с Драконьего берега, где весной море дразнит близостью и сказочными сокровищами, которые рядом, надо только поискать.
– Плохо, – мистер Аштон крутанул кончик уса и головой покачал. – Нехорошо, когда человек свои корни забывает.
Он держал на столе снимок миссис Аштон и семерых детей, о которых было известно лишь, что они существуют. И тоже любят охоту.
– Я помню.
– И замечательно… да, просто замечательно… слышал, неподалеку кладбище нашли?
– Нет.
– И правильно, тебе не положено… дело такое, помалкивать просили. А когда там просят, – мистер Аштон ткнул пальцем в потолок, – нам остается слушать. Похоже, что Чучельник вернулся.
Томас не сразу сообразил, о ком речь, и заминка его не осталась незамеченной.
– Ага, не помнишь… молод еще… где ты тогда был? В патрульных? А я вот… поставили… тоже понаехало… лучшие из лучших. И что в итоге? А ничего… как был, так и сгинул. Оказывается, что не вполне и сгинул. И значит, тоже понаедут, будто у нас своих людей мало.
Это было произнесено с обидой.
– Но наше дело маленькое, сказано отправить кого в Долькрик, вот и отправим, раз уж ты местный.
Зубы заныли. И спина.
И во рту появился горький-горький вкус воды, от которой все тело становилось тяжелым, будто чужим. И по нервам ударил страх.
Нельзя возвращаться!
Никогда и ни за что… нельзя, иначе будет плохо… Кому? Томасу. Или другим? Других не осталось. Отец умер пять лет назад, и на похороны Томас вновь не явился, хотя и отправил сотню баксов. Но с точки зрения Дага, сотня баксов – это мелочь, а Томас – неблагодарная скотина.
Да. Так и есть. На редкость неблагодарная. Но, верно, где-то он крепко согрешил.
– Побеседуешь с местными. Поглядишь, что к чему… заодно и проверишь одного типа. Вернее, его родственничков. Нужно будет получить согласие на…
Голос мистера Аштона гремел, как волны в преддверии бури. И сквозь него доносился хохот Берта: «Что, Томми, опять трусишь? Сцыкло ты, Томми. Надо же, столько лет прошло, я давно умер, а ты все еще сцыкло. Только и способен, что мамочке жаловаться… или нет? Решай. И поскорее».
– Вы меня слушаете? – мистер Аштон сдвинул седоватые брови и дернул себя за ус.
– Да, конечно, – солгал Томас. – Когда выезжать?
– Вчера. Еще вчера…
Изумруда вынесло к побережью на третий день после бури. Им повезло, что та пришла с севера. Похолодало резко. И холод этот инеем лег на камни, прихватил робким ледком побережье, отчасти отпугнув хищников. Тех, которые обыкновенные. Людям холод не помеха.
Забравшись на скалу, я смотрела, как суетятся внизу сборщики. Вон синий фургон института, ко всеобщему негодованию, перекрыл единственный подъезд. Старик Молчинский размахивает руками, и ветер доносит обрывки слов, большей частью матерных. Он рассчитывал на хорошую добычу, но институтские, поправ все неписаные правила, делиться не собирались. Они уже заарканили драконью тушу, вбив пару якорей в окрестные скалы, и теперь разделывали ее. Следовало признать, что работали они слаженно.
Уже к вечеру шкуру снимут.
Мясо отправится в море, за исключением пары образцов, которые пополнят институтскую коллекцию. Когти пойдут туда же. А вот с костяком будут возиться долго – пару дней точно займет. И быть может, старику удастся урвать хоть что-то.
Он согласится и на мясо.
И кости достанет, если пройдет ночью тропами. А не пройдет, так и без него шакалья достаточно. Небось весь городок уже знает, что появилась добыча…
Я коснулась пальцами лба и губ, прощаясь.
Завизжала пила, но звук тут же сменился, сделавшись глубже. Шкура у Изумруда толстая, даже если под крылом начинать, а институтские под крыло не полезут, опасаясь попортить. Я сползла с нагретого камня. Смотреть на то, что будет дальше, желания не было.
Я потрогала темный зуб, спрятанный под курткой. Наверное, можно было бы взять и больше, но… это не на продажу, это на память.
Спускалась я долго. Тропа была узкой и вихляла, что старый алкаш на выходе из бара. Последние ярды я вообще съезжала на заднице – буря слизала часть склона, выставив бурое глинистое нутро его. Надо сказать, весьма скользкое нутро.
В общем, вымазалась я в этой глине изрядно. А еще ничуть не удивилась, увидев рядом с машиной Маккорнака. Рыжую шевелюру его шевелил ветер. Он пробирался под полы форменной куртки, трогал рукояти револьверов.
Кольнуло в груди: знает?!
Точно знает и пришел… за деньгами? Или за сумкой? За всем сразу?!
Я заставила себя улыбнуться.
Если бы знал, пришел бы раньше. И не обязательно снизошел бы до беседы. Нет. Это просто… совпадение. И мои собственные страхи.
– Случилось чего? – я старалась говорить спокойно и равнодушно, но голос слегка дрогнул. Правда, внимания на это не обратили. Кажется.
– Случилось, – неожиданно смущенно произнес Маккорнак, взъерошив едва тронутую сединой гриву. – А там?..
– Разбирают.
– И кто?
– Институтские заарканили. Старик злится.
Маккорнак кивнул, показывая, что понял. И присмотрит. И за институтскими, которые в своей вере в то, что лишь им позволено распоряжаться драконами, смотрели на прочих свысока. И за стариком, еще помнящим старые добрые времена, когда подобные споры решались на кулаках.
Или с помощью револьверов.
Стрельбы в своем городе Маккорнак не допускал.
– Так… чего случилось? – Мне очень не нравился этот его взгляд.
Вернее, сочувствие в нем.
С чего вдруг хитрый лис проникся сочувствием?
– Тебе надо в участок.
– Зачем?
– Прости… надо…
– Билли?
– Нет, про этого поганца не слышно, но… поехали, Уна. Поверь, так надо.
Я пожала плечами. Надо значит надо. Да и ссориться с Маккорнаком из-за пустяковой поездки себе дороже. Не стоит обманываться улыбкой, он – мстительный засранец.
Первой,
