разруха. Но я выслушал все жалобы из принципа.
А вот Лаврентий меня удивил. Он даже под строгим надзором Настасьи Филипповны умудрился набраться как сапожник. Так что в последней деревне его грузила в дрожки пара дюжих мужиков. Вот, что называется, опыт!
Пока ехали обратно в усадьбу, он проснулся и начал хвастаться, что настоящий лепрекон: мол, и горшок у него есть, и по радуге он бегать умеет. Вот только грозы давно не было, а так бы он показал! Настасья Филипповна только качала головой, а потом шепнула мне:
— Врёт. Нет у него никакого горшка.
— А золото?
— Золото есть. Под половицей во флигеле спрятано.
Мы рассмеялись. Но как можно тише, чтобы не обижать управляющего.
* * *
Я постепенно вживался в роль барина. Не то чтобы я этого хотел, но Дворецкий и ключница всячески этому потворствовали. Скажем, в отличие от Парижа, в усадьбе я начал просыпаться очень рано, едва рассветало. Да и попробуй не проснись, если за окном щебечут птицы, на заднем дворе поют петухи. Так вот, Настасья Филипповна, заметив, что я рано встаю, начала присылать утром ко мне слуг с «кофием». Чтобы я, не поднимаясь с постели, мог испить чашечку.
В усадьбе слуг было немного: три молчаливых орки средних лет, сразу и горничные и прачки; два молодых орка, подающие блюда за столом и таскающие тяжести; мальчишка-орчонок на посылках; орк-банщик, он же истопник; и повар-человек — весёлый толстяк, громко поющий на кухне во время готовки. Кофий утром мне приносили все по очереди, даже повар отметился. Но этим утром у меня чуть челюсть на пол не рухнула.
Дверь открылась, и в комнату с подносом в руках вплыла орка, та, что вчера подносила мне каравай в деревне. Я даже глаза на всякий случай потёр. Нет, не показалось.
— Доброе утро, барин!
Она улыбалась, сверкая клыками. Голос был низкий, с лёгкой, едва заметной, хрипотцой.
— Доброго.
Откуда она здесь? Видимо, этот вопрос у меня читался на лице, и орка сказала:
— Настасья Филипповна приказала мне теперь в усадьбе служить.
— Вчера?
— Нет, сегодня утром за мной прислала.
Быстро у них здесь! Я только проснулся, за окном рассвет, а она успела сюда добежать, выслушать указание и кофий мне принести.
— Приятного аппетита!
Орка отдала мне чашечку, стеснительно улыбнулась и сбежала из комнаты. Однако, надо переговорить с ключницей. Зачем она девушку из деревни выдернула? Не ради же моего хорошего настроения?
Но разговор с Настасьей Филипповной откладывался. Я только заканчивал завтрак, а в столовую вбежал запыхавшийся слуга:
— Барин, там это!
— Отдышись и скажи нормально.
— Приехали! Вас видеть хотят!
— Меня? Может, Василия Фёдоровича?
— Нет, точно вас. Спрашивают: где молодой барин? Зови, говорят, у нас к нему разговор.
Кхм, новая новость. А ведь меня в России никто не знает, кроме Боброва. И это гарантированно не он. Значит, что? Значит, ничего хорошего мне не привезли.
Я не стал торопиться. Надо — подождут. Спокойно доел, а затем поднялся к себе в спальню и сунул за пояс «студенческую» пистоль. Да, в случае чего, никого ими не убьёшь. Но вывести из игры человека — очень даже просто. А теперь можно и посмотреть, кого принесла нелёгкая.
* * *
Их было двое. Кучер, сидевший на козлах открытой коляски, и дворянин, нервно расхаживавший из стороны в сторону. Впрочем, первого можно не считать.
— Доброго утра, — я решил не идти сразу на конфликт, а выяснить для начала, что надо этому господинчику.
— Урусов? — незнакомец близоруко прищурился, рассматривая меня. — Константин?
— С кем имею честь?
— Вадим Петрович, — дворянин дёрнул щекой, — сын графа Шереметева.
Судя по обывательскому имени, отсутствие личного титула и уточнению «сын», Вадим Петрович бастард. Но признанный отцом. Уж не за владение ли Талантом? Интересненько.
— Да, я Урусов. Что вы хотели?
— Мы можем поговорить без свидетелей?
— Хм… Пройдёмте в парк, там нас никто не побеспокоит.
На самом деле это вовсе не парк, а просто липовая аллея, идущая вокруг пруда. Но за неимением лучшего я называл её парком.
Пока мы обходили правое крыло усадьбы, неожиданный гость напряжённо молчал. Было видно — разговор со мной его не радует. Папенька дал неприятное задание? Или сам напросился? Знать бы заранее, что этот тип скажет.
— Итак, я вас слушаю.
Бастард поджал губы, зыркнул на меня и сказал:
— Я приехал сообщить, что вы должны отказаться от наследства.
— Что?!
— Официально откажитесь от наследства и уезжайте, сегодня же.
У меня от такой наглости дыхание перехватило. Ничего себе заявления! Может, им ещё голым на столе станцевать? Нет? Не желают?
— Вы получите за это двадцать тысяч. Хотите золотом, хотите ассигнациями, — бастард не унимался, — но уехать вы должны немедленно.
— Я, кажется, плохо вас расслышал, Вадим Петрович.
— Могу повторить. Двадцать тысяч.
— Нет, сумму я услышал. Но вы слишком тихо сказали, зачем мне это делать. Каюсь, видимо, невнимательно слушал.
Он насупился.
— Это неважно. Получите деньги и уезжайте. Всё ваше имение стоит меньше, вы ни в чём не прогадаете.
— Я не покупаю котов в мешке, уважаемый. Если мне не ясна причина сделки, заключать её я не буду. Уж извините!
Лицо Вадима Петровича стало красным. Злишься? Очень хорошо!
Секунд двадцать он молчал, зло уставясь на меня. Потом взял себя в руки, глубоко вдохнул и ответил:
— Твой дядя, — он внезапно перешёл на «ты», — кое-чем обладает. И это наследство он должен вернуть в род Шереметевых. А ты посторонний! Не тебе владеть достоянием рода.
Нормальненько так.
— Подозреваю, Василий Фёдорович не хочет его вам возвращать, да?
Судя по лицу гостя, дядя показал им здоровенную фигу.
— Увы, дорогой мой Вадим Петрович, увы. Я не могу идти против воли дяди. Или вы хотите заставить меня нарушить волю умирающего?
Шереметевский сынок противно улыбнулся.
— Ты пожалеешь об этом. Отец проявил излишнее благородство, предложив тебе деньги и достойный выход. Но теперь мы поступим по-моему.
У меня засосало под ложечкой — бастард призывал Талант и собирался его использовать против меня.
Бастард, он и есть бастард. Талант у Шереметева оказался жидковат — он взмахнул рукой и чуть помедлил, собирая силы. Но этого мгновения мне хватило, чтобы кувыркнуться за ближайшие кусты.
Пух!
Зелёные листья превратились в серый пепел, а ветки занялись пламенем. Вот зараза! Мне пришлось откатиться по земле, чтобы не сгореть заживо.
Пусть у него и слабый Талант, но против меня довольно и этого. Сожжёт и не поморщится. Не может деланный сражаться против
