Виталя подмигнул плакату
«Кормите ребенка грудью» и шепнул еле слышно: «Я теперь знаю, где она».
Когда Эрик и Виталя пришли в реанимационное отделение и подошли к ряду дверей, одна из которых должна была вести в комнату с таинственными вспышками, оба парня остановились. Все двери были плотно закрыты.
— Я последнее время часто чувствую себя Алисой в стране чудес, — сказал Эрик, — Будем пробовать все по очереди?
— Погоди, — сказал Виталя и лег животом прямо на пол. Через минуту он указал на щель под дверью с надписью «Операционная», — Вон там только что сверкнуло.
Он поднялся и оба подошли к двери. Они прислушались, но ничего не услышали. Эрик первым прошел насквозь, а через полминуты за ним последовал Виталя. Комната была пустой, необыкновенно стерильной, с приборами и инструментами аккуратно приготовленными для работы. Операционный стол был безупречно чист и покрыт зелеными простынями. Над ним склонились две огромные, похожие на летающие тарелки, лампы.
— Ну и нет тут никакой аномалии, — сказал Эрик, — Наверное, эти лампы сами включаются иногда. Вот и все.
— Может быть, — разочарованно протянул Виталя, — Портала тут точно нет, и делать нам здесь нечего. Пошли домой? У меня новое дело есть.
— Подожди, зря мы, что ли, сюда пришли? Давай хоть подождем и сами посмотрим. Если это лампы, то мне тоже интересно, кто или что их включает.
— Ну ты, натуралист чокнутый! Даю тебе пять минут. Дело, говорю, у меня есть.
— Какое дело?
— Личное. Я пока тебя ждал, как бы сон увидел… или мираж. Мамка моя, оказывается, совсем близко жила все это время. Мне узнать кое-то охота. Очки, дашь поносить?
— Не дам.
Виталя открыл рот, но тут же закрыл его, потому что комната вдруг осветилась ярким зеленоватым светом. Это были не лампы. Над операционным столом, над изголовьем, появился будто наполненный ярким светом пузырь размером с человеческую голову. Он становился ярче с каждой секундой, и вдруг лопнул. Теперь на столе лежал плотный человек с тяжелым рябым лицом и продолжал светиться. На его груди отчетливо была видна обширная красная дыра, обнаженное сердце было неподвижным. Он повернул испуганное лицо, словно хотел что-то сказать Эрику, стоящему ближе к нему, но исчез также быстро, как появился.
Светлый операционный блок показался Эрику темным погребом, когда погасло то сияние. Он быстро вытащил из кармана и надел очки, но увидел только как две женщины в специальной одежде готовят комнату для следующего пациента. Эрик бросился мимо остолбеневшего Витали, и побежал в реанимационные палаты с койками. Он перебегал от кровати к кровати в общих и индивидуальных палатах, сквозь двери, стены, врачей и санитаров, пока не остановился перед тем самым рябым толстяком, которого узнал, несмотря на кислородную маску и прозрачные трубки с проводами. Мужчина был жив. В этом не было сомнений. Его спасли, когда он чуть не умер во время операции. Вернее, он умер, но его реанимировали. Видно было, что операция закончилась довольно давно, и он был в сознании. К нему подошла медсестра, чтобы записать данные с монитора и проверить, как у него дела. На фоне гула, который Эрик обычно слышал в людных местах живого мира, он разобрал слова, будто в плохо настроенном радио: «Я видел ангела… Свет в конце тоннеля, это да, но там был ангел… юный, с огненными глазами… вокруг головы серебряный нимб», — «Конечно, вы видели ангела, кого-же ещё?»
Когда медсестра ушла, мужчина так и смотрел в потолок удивленно, шевеля губами под маской.
Эрик снял очки. Рядом с ним стоял Виталя и косил вокруг краем глаза.
— Я никогда здесь раньше не был, а ты?
— Нет, но я был в больнице несколько раз, когда дедушка болел и когда руку сломал. Мне было девять лет.
— А, тогда понятно, почему тут все такое четкое.
— Ты что, никогда по телевизору больницы не видел?
— Да, видел… Только тут не так классно…
— Ну, что-то же должно быть похожим. Пойдем домой?
— Ты иди, а я — в микрорайон.
— Давай, завтра расскажешь.
— Само собой.
Виталя ушел сквозь стену, а Эрик снова надел очки. На койке вместо рябого лежал другой человек. А рябого, после недолгих поисков, Эрик нашел в простой палате, где он сидел на койке с пакетиком кураги в руках, а перед ним сидела молодая женщина с хозяйственной сумкой, полной гостинцев. Она сочувственно улыбалась, а рябой рассказывал на шипящей радио-частоте: «А я его спрашиваю… мне куда? Вверх или вниз? А он положил мне руку на голову и говорит — твой час еще не наступил… А крылья у него — белые-белые, как у лебедя». Было видно, что мужчина горячо верит в то, что рассказывает.
Эрик удивился, узнав, что нимб у него уже превратился в золотой, и ушел от этого фантазера, качая головой. «Вот так рождаются сказки», — подумал он и отправился домой искать Ульяну с Дядьяшей, чтобы рассказать им про Ксюшу. А вот Виталю больше никто и никогда не видел.
* * *
Эрик решил, что он не будет больше ходить домой. Его никто не видел, даже кот. Про него больше не говорили, по нему больше не плакали. Комната, да и вся квартира выглядели теперь так, будто он и вовсе никогда не жил там. От него осталась большая фотография в рамочке на стене, а от его личных вещей — детский любительский телескоп на полке. Даже Глаша перестала перевязывать голову куклам, и редко играла в них. Она подросла и предпочитала рисовать елки и зайчиков. Он замечал, что у родителей иногда появлялась глубокая грусть в глазах, и тогда они избегали смотреть друг на друга, украдкой вздыхали и начинали суетиться по чем зря. Почему-то это было ужасно неприятно Эрику, и он перестал на них смотреть. Лучше бы они ругались и обвиняли друг друга, как это было на второй год после несчастного случая.
К старому другу Мишке он тоже перестал заходить, потому что тот превратился в высокого красавца в модных очках, а Эрик так и остался двенадцатилетним. В школе он вообще перестал узнавать не только детей, но и учителей. Там появилось много новых лиц, было отремонтировано южное крыло, а стены спортзала перекрасили из голубого в сиреневый цвет.
Теперь Эрик проводил время за тем, что перечитывал старые книги тети Саши или, надев очки, сидел в живом кинотеатре сеанс за сеансом. В своих экспериментах он не особо продвинулся и на главный вопрос так и не нашёл ответа. Он заскучал. Он понятия не имел,
