нас это вполне допустимо. - Девушка Анна напомнила мне о достигнутой буквально накануне договоренности. Пришла моя очередь краснеть, и я покраснел, только под моей замечательной короткой шерстью это было совершенно незаметно.
- К тому же, - продолжила переводчица, - это не он, а она, и, кстати, она уже пришла.
Дверь резко открылась, распахнутая рукой решительной и сильной, и на пороге предстала та самая, полдня ожидаемая, она.
- Здравствуйте, товарищи. - это приветствие, типичное для Советской России, я понимал уже без переводчика. - Proshu proschenia, zaderjali v glavke.
Конечно, ничего бы не получилось — а я и не мечтал даже, просто представил себе на минуту, как оно могло бы быть. Причин тому, что не получилось бы, было сразу две.
Во-первых, дома, на Зеленом Острове, меня ждала Рыжая-и-Смешливая, ждала изо всех сил, почти из этих сил выбиваясь. Во всяком случае, цифровые демоны с новым письмом посещали мой элофон не реже двух раз в сутки, рано утром и поздно вечером, и содержание этих писем было далеким от простого приветствия или пожелания спокойной ночи. Девушка старалась, чтобы я о ней не забыл, я и не забывал.
Во-вторых, мы, киноиды, в первую очередь антропо-, и уже потом все остальное, но предубеждение против межподрасового скрещивания в нашем отношении куда сильнее, чем, например, в случае с брачными играми эльфов и дворфов: мы слишком похожи на собак.
Полностью уверен: схожие чувства ненадолго возникли буквально у всех, даже у привычно, но неожиданно покрасневшей Анны Стоговой: вновь прибывшая и представленная собранию женщина была нечеловечески хороша собой.
Было ей, навскидку, около тридцати человеческих лет: самый расцвет зрелой красоты, если говорить о суках, то есть, конечно, женщинах, хомо сапиенс сапиенс. Довольно высокого росту, как бы усиленного высоким каблуком, она посмотрела на меня немного сверху, хотя я уже и не сидел, взглядом слегка раскосых своих глаз, обрамленных пушистыми ресницами. Глаза эти и эти ресницы завладели моим вниманием неотвязно, и ничего большего я разглядывать не стал, а если бы и стал, то вряд ли бы сразу запомнил.
- Наталья Бабаева, товарищ профессор! - женщина шагнула вперед и протянула мне руку, каковую я, с огромным интересом и удовольствием, пожал. - Я — главный администратор Проекта, - продолжила она на приличном британском, - рада приветствовать Вас в нашем дружном коллективе!
Шерсть на загривке немедленно встала дыбом. Носом своим я отчетливо ощутил, почти визуализировал, поток мощнейшего интереса, возникшего у американского инженера к главному администратору, и интерес этот был категорически далек от рабочего. Резкое изменение гормонального фона заметила и администратор Наталья.
- Товарищ Хьюстон, держите себя в руках, пожалуйста. - вновь прибывшая как-то по-особенному изогнула бровь. Наваждение спало.
- Чертова русалка, - прошептал инженер еле слышно, но мои мохнатые уши звук, конечно, уловили. Что же, русалка. Это многое объясняет.
Русалок нигде не любят — кроме Советского Союза. Причиной тому — их удивительная природная способность моментально находить общий язык с коллективами любого размера и сути, частично подчиняя, частично очаровывая людей. Везде, кроме социалистических стран, эта способность совершенно неуместна: хомо атлантикус, человек западный, не потерпит такого откровенного издевательства над своей свободой и ограничения вытекающих из нее прав, в СССР же такое поведение прекрасно ложится на общую канву всеобщего согласия и подчинения. Проще говоря, в России русалки заслуженно считаются совершенно идеальными начальниками среднего звена, и я об этом где-то даже читал.
«Однако, интересная у них тут кадровая политика,» — подумалось мне. «Надо будет обновить конструкт Свободы Воли».
В экспедиции, вернее, в здании, на котором красовалась старинная бронзовая табличка с соответствующей надписью, мы задержались совсем ненадолго. Решение некоторых бумажных вопросов заняло совсем немного времени: вынужденным бездельем мы маялись кратно дольше.
- Из гостиницы, - сообщила товарищ Бабаева, когда мы остались вчетвером, наша вчерашняя компания плюс она сама, и стояли, в ожидании транспорта, на крыльце, - мы выпишемся позже, ближе к концу дня. Нет никакого смысла прямо сейчас забирать вещи и ходить с ними по городу, а нам предстоит попасть еще в несколько мест. Точнее, нам — это вам, товарищи, я вас сейчас оставлю.
Администратор проекта прошептала под нос что-то на русском, но сильно искаженное слово «бюрократ» я чутко уловил. Видимо, ей предстояло продолжить некую битву, начатую сегодня утром, битву, из-за которой, как выяснилось раньше, мы и ждали ее, почти без толку, целых полдня.
Давешний мобиль подкатился к крыльцу совершенно сам: шофера за рулем не было, да и как ей там было оказаться, если она в это же время стояла с нами на крыльце? В очередной раз подивившись уровню развития советской техники, я, тем не менее, удивления не показал: с моей мордой только улыбаться плохо, выражение отрешенного безучастия на ней появляется как бы само собой, и держится превосходно и без особых усилий.
Сначала отправились в государственную контору, проставить печати на каких-то документах, связанных с моим пребыванием и работой в Союзе. Нет, это было не кей-джи-би, хотя почти все, встреченные в здании, носили одинаковую серую форму. Оказалось, что регистрацией иностранных граждан занимается специальный департамент полиции, что-то, связанное с миграцией.
- Но я не мигрант! - возмутился было я, сидя через стол от пожилой грузной орчанки в мундире, услышав перевод названия департамента. - Я отработаю положенный по контракту срок и уеду домой!
Государственная орчанка посмотрела на меня внимательно и с некоторой, как мне показалось, долей подозрительности во взгляде.
- Все вы так говорите! - на плохом, но понятном, бритише, неожиданно сообщила служащая. - Сначала собираетесь уехать, потом продлеваете рабочую визу, а через двенадцать лет вожатая уже вяжет Вашему сыну на шею красный галстук!
По словам орчанки, оставшейся пока безымянной (прочитать табличку с фамилией, написанной уже привычной смесью латинских и греческих литер, я не смог), выходило, что буквально каждый первый обладатель рабочей визы в Союз довольно быстро решается не возвращаться в мир капитализмуса (она так и сказала — kapitalismus), а подает заявление на вступление в гражданство.
«Иногда даже не на вступление, а на политическое убежище,» - невольно вспомнил я знакомую вкратце историю падкого на женщин
