может и выгнали, а мне то что до этих пород. Он живой ведь, ласковый, лохматый и верный.
Старик увидел на моем лице что-то между жалостью и сочувствием, но в основном это была встревоженность.
– Собака, значит, мертва… – подумал я. За рукопись я сегодня точно не сяду.
II Ритуал
Несмотря на ночь полную скрипов и шорохов, я проснулся практически без остатка вчерашней тревожности и был готов приняться за работу, а сорняки вновь распорядились иначе. Они были примяты ещё сильнее, но уже не хаотично. Тут же позвонил Михаил.
– Слушайте, что-то не везёт нам совсем. Мне сообщили, что у вас там свет в районе могут отключить, на ремонт. Фонари на батарейках почему-то все быстро садятся там, поэтому, если вдруг что, на крыльце есть керосинка, но пустая. Надо докупить горючее.
– Спасибо, что сообщили, буду знать, Михаил – возникла пауза. – Знаете, сорняки снова что-то примяло, ещё сильнее прежнего и теперь в форме идеальной окружности.
– А, так понятно теперь! Это Витька Конь, сосед с той стороны улицы. Он на заводе местном работает и листы металла оттуда тащит, на цветмет. Круглые, прямоугольные, всякие. И видать бросает у нас, пока перекур у него. Через лес, помню, ходил все, чтоб не видел никто, через Лёнькин двор залезал, тот что справа от нас, а они собутыльники, тому все одно было, если ему нальют потом. Затем через наш двор пёрся. Батя мой покойный устал гонять его.
За завтраком, сидя на крыльце, я приметил, что в образовавшееся пространство посреди сорняковой стены аккурат попадал Витькин участок, как бы намекая на его причастность к противодействию моей спокойной писательской деятельности. Ничего. Доберусь до него, пообщаюсь.
По пути за керосином для лампы я, проходя кирху, вглядывался в одинаковые худощавые силуэты, снимавшие разбитую черепицу. Татуированного вроде не было. Вдруг он, подтверждая, что я правильно распознал его хищную природу, беркутом налетел на меня сзади.
– Ты тоже его видел? – выпучив стеклянные жёлтые глаза, бросил он.
– Кого? Витьку?
– Какого Витьку? Того, что мертвец или калека? Подожди… там разросшиеся сорняки, так ведь? Пригорок там еще? Камни там в углу крупные, по окружности выложи их – проговорил он беспокойно с заметным оттенком помешательства – после заката выложи их и все, тихо будет.
Вчера я почти поверил в его ремиссию и рассчитывал в ближайшие дни на содержательную и питающую писательское воображение беседу, но сейчас он настойчиво тараторил одному ему понятный монолог, схватив меня за рукав своими цепкими пальцами. Мне пришлось сделать вид, что я спешу, и решительным движением освободиться из сжатых костлявых кулаков. По дороге до магазина я позабыл практически все, что он успел мне наговорить, но упомянутые им разросшиеся сорняки и камни по окружности все-таки смогли пустить корни в моей памяти.
На обратном пути я решил навестить Витьку Коня, чтобы обсудить с ним запрет на трансфер цветных металлов через территорию моего суверенного двора. Я настойчиво постучал в его хлипкую облупившуюся дверь. Вскоре из-за нее послышались усталые старческие вздохи. Потом – звон упавших на пол ключей. Еще через пару минут ключ начал размеренно биться о дверь в попытках разместиться в замочной скважине. Когда дверь открылась, я без лишних слов понял, что старик, у которого на обе руки приходится три с половиной пальца, едва-ли до сих пор подворовывает с завода листы и в ночи тащит их через лес и соседские дворы. Повисла неловкая пауза, и я решил все же сделать старания деда по открыванию двери менее бессмысленными, одновременно разобравшись с подозрениями насчет оставшегося соседа.
– А не знаете, Леонид где-то здесь живет?
– Лёнька что-ли? На той стороне жил, помер в том году, спился – тихо прохрипел дед.
– Помер…
– А чего он вам, родственник?
– Да так, знакомый… давний… ну отца моего – на ходу выдумывал я.
Я поблагодарил деда, мы попрощались. Судя по звукам, он еще пару минут провел в попытках вновь закрыть почти напрасно открытую дверь.
Однозначная непричастность всех потенциальных виновников моего беспокойства свела на нет скудный набор разумных гипотез происходящего. Вернувшись домой, я решил осмотреть место, где были примяты сорняки, с задней мыслью последовать совету психа и выложить камни по периметру той окружности.
Приближаясь к дому, я включил фонарик на телефоне. К моменту, когда я выбрался во двор, аккумулятор неожиданно сел, хотя еще по дороге домой заряда было более половины. На крыльце я нащупал керосинку и в темноте решал загадку по её наполнению.
Набравшись решительности, я стал прорываться сквозь тьму, замысловато сплетенную с сорняковой чащей. Тусклое керосиновое пламя не давало мне упасть, но не спасало ни от попадания лицом в плотную паутину, ни от жгучих крапивных ожогов. По мне что-то начинало ползать. Происходящее степенно распаляло в груди распирающее чувство ярости.
Заросли резко оборвались. Могучие сорняки с деревенеющими несгибаемыми стеблями послушно лежали, образуя трехметровый в диаметре круг. Ровно там же находился упоминаемый психом пригорок, которого ни с крыльца, ни со второго этажа из-за зарослей не было видно. Его пик, по совпадению, приходился на самый центр окружности. Я разместил на нем лампу. Тусклый свет будто воспрял и стал чуть лучше справляться с густой темнотой.
В самом углу у забора действительно лежала замшелая груда плоских камней. Я начал понимать, что псих мог так хорошо знать это место, если только сам тут бывал.
Пока я укладывал сырые и скользкие щербатые камни, свет привлекал крупный рой мошкары, комаров, мотыльков и бражников. Все они бились в беспорядочных движениях вокруг огонька, оставляя после себя длинные ожившие тени, становившиеся похожими в темноте на фигуры людей и животных.
Впервые с момента моего прибытия где-то в округе завыла собака, которую, как эхом, поддержали другие. Легкий и далекий гул разбавил насыщенный шелест листвы, превратившись в слиянии с воем в стену всезаполняющего лейтмотива, под который тени то заводили архаичные ритмичные танцы, то упивались сценами кровавой охоты, войн и жестоких убийств. А жертвы их посвящали Предкам-Богам. Последний камень замкнул собой круг. Тусклое пламя под мелодию жизни и дикие пляски разгорелось в погребальный огонь, заполнив собой весь солнечный круг из примятых растений.
И в лампе иссяк керосин.
Сквозь густую сорняковую поросль и непроходимую тьму меня несла только жажда расправы над татуированным беркутом. Из-за ожогов крапивой я уже не чувствовал ног, глаза заливало едким потом, а зуд от копошащихся под рубашкой насекомых начинал сводить с ума.
Он изначально мне не нравился! Шрамы эти с татуировками в виде кругов, а тут меня значит своими кругами решил запугать. Не мертвая же собака тут траву приминает, и не трехпалый ворюга привалы с добычей устраивает. Доберусь до него завтра! Где же их тут
