Нина Дымова обожала готовить. И даже переехав из Москвы в швейцарскую глушь, привычек своих не изменила. Дети в детской разучивали роли к спектаклю, кухарка собиралась за продуктами, а Нина планировала провести очередной кулинарный эксперимент.
— Дениза, кроме того, что в списке, обязательно купи консервированный зеленый горошек, две банки.
— Да, мадам. Это будет гарнир к сосискам? Сосисок взять фунта три?
— Это будет секретная дегустация. Никому не слова! Сосисок возьми фунт и полфунта ветчины.
— Хорошо, мадам, — кухарка накинула платок поверх чепца, повесила корзину на руку и наконец-то ушла в лавку.
Только Дениза звала хозяйку мадам. Нина полгода пыталась приучить кухарку к другому обращению, а потом махнула рукой. Мадам так мадам, хоть горшком назови, главное, в печку не ставь. Как только кухня освободилась, госпожа Дымова достала миску, венчик и принялась готовить прованский соус. За взбиванием яичных желтков с растительным маслом и застал свою благоверную Владимир Дымов, старший брат Павла.
— Дорогая, во что играют дети?
— Когда я к ним заходила, они делали новогодний вертеп.
— Может, рождественский?
— Не может. Новогодний. Это будет кукольный спектакль.
— Я думаю, надо внимательно перечитать пьесу, которую дети выбрали для спектакля. Это влияние француженки? Там были слова, которые не подобает произносить в их возрасте.
— Про которую из двух французских подданных ты говоришь? Про гувернантку или кухарку?
— А слова тебя не интересуют?
— Думаю, твой брат не научит племянников дурному. Это он автор новогоднего опуса, который дети собираются разыграть.
Москва, 20 декабря 1911 года.
Почерк у дедушки был каллиграфический, буквы он выписывал с завитушками, но четко. Анисья почти неделю изучала рецепт, основные ингредиенты были понятны, но вот пропорции и способы подготовки продуктов — нет. Она даже попросила помочь подружку, предварительно взяв с неё клятву никому не рассказывать семейную тайну, но это мало помогло, Тоня тоже не сумела расшифровать сокращенные слова.
Правда, терпения у Антонины было намного меньше и спустя пару часов мучений, она предложила обратиться к профессионалу. Осип, друг её брата, был из семьи поваров и знал толк в готовке, хоть и учился на зубного врача.
Заинтригованный брат, которому сказали только, что это секретное дело и касается оно двух влюбленных сердец, в тот же вечер навестил товарища. Компания сговорилась встретиться завтра днём после занятий, в доме на Большой Никитской.
К Анисье все трое приехали сразу после ужина. Бабушка по-прежнему сидела у окна, с таким же носком, только вместо солнца рукоделие освещала керосиновая лампа. Компания ушла в комнату к Нюсе, где девушки с замиранием сердца вручили рецепт будущему стоматологу.
— Нюся, дайте мне, пожалуйста, перо и бумагу, я тотчас же вам перепишу часть рецепта. Он совершенно не сложный, но у меня есть сомнения в одном месте. Если вы не возражаете, я бы проконсультировался с отцом, — Осип посмотрел прямо в глаза Анисье. Та, не выдержав взгляда зеленых глаз, покраснела и принялась искать ручку, потом чернила, новое перышко… От неловкого движения с маленького бюро посыпались книги.
— Да-да, конечно, поговорите с папой, я не против. Иногда я бываю совершенно неловкой, извините, — девушка принялась прямо на полу складывать томики в стопку.
— Я помогу, — Осип поднял книжную башню, но книги, словно из вредности, рассыпались снова. Одновременно протянутые к стихам Пушкина руки Анисьи и студента столкнулись и… тадамм! покраснел уже Осип.
— Вы так разгромите всю комнату и напугаете старушку. Она решит, что в Москве случилось землетрясение, — Тоня отобрала у парочки книги. — Пишите уже несложную часть! И поедемте на Патриаршие, на каток, там сегодня музыкальное представление. Осип, вы умеете кататься на коньках?
Петербург, 22 декабря 1911.
Утром после завтрака Татьяна Ниловна позвала компаньонку в зимний сад. Они присели на кушетку под пальмой и графиня начала разговор:
— Оля, я забрала тебя двенадцатилетней из монастырского приюта. Знаю, тебе говорили, что твои родители умерли, когда тебе было несколько дней от роду, но это неправда.
Ольга стиснула руки. Если раньше она могла представлять себе другую жизнь, в семье, с матерью и отцом, в собственном доме, в любви и достатке, то сейчас похоже, даже этим скромным мечтам предстояло разбиться вдребезги. Потому что Ольга так же знала, что её младенцем забрали у нищенки, когда проводили облаву в ночлежке. Быть найденной на Хитровке, в самом опасном районе Москвы, означало одно — её отец преступник, а мать продажная женщина. Сердце у девушки колотилось так сильно, что казалось вот-вот выскочит из груди. Между тем графиня продолжила:
— Переезда в столицу потребовала служба мужа, так что на некоторое время мне пришлось прекратить поиск твоей семьи. Видишь ли, у нас с мужем не могло быть детей, потому мы решили заниматься попечительством над сиротами. И только к тебе я привязалась как к родной дочери. Я хотела быть уверена, что никто и никогда не отберет тебя у нас, потому упорно пыталась выяснить правду о твоих родителях. Я была уверена, что они попавшие в беду люди, которых злая судьба загнала на самое дно жизни. Но я ошибалась. Тебя украли из-за недосмотра няньки.
Оля вскрикнула, прижала руки к лицу и потеряла сознание.
Гриндельвальд, 31 декабря, утро, дом Павла и Елизаветы Дымовых.
Рождественские подарки были вручены и распакованы, звон хрустальных бокалов и бубенчиков давно стих. Последний день года накрывал Гриндельвальд снегом, как одеялом. И всё было хорошо. Но Лиза грустила уже целую неделю. Трудно было признаться, что она безумно скучает по… Новому году. Да-да, по старым советским комедиям, по оливье и мандаринам, по бесконечной череде открыток во всех мессенджерах от коллег и знакомых. «Да они меня бесили до дрожи, эти рисунки! Ну вот, мечта сбылась, ни смартфона, ни дурацких картинок. Но что ж так печально-то?», — с такими мыслями Лиза спустилась на первый этаж своего нового дома.
Кухарка уже подала кофе и завтрак в гостиную. За окном царила тьма. Редкие огоньки, зажигающиеся в деревенских окнах, были похожи на тонкий ручеек на дне каньона, в сияющую реку центральная улица Гриндельвальда превращалась лишь ближе к вечеру.
Ёлку из зала ещё не убрали и гирлянда, новомодное украшение, загадочно мерцала
