но в то, что ее можно полюбить — не верила.
Мила. Мила у родителей была первым ребенком. Когда она родилась, в их головах еще бродили «революционные» идеи разного толка и одна из них была из области «здорового» питания. Милу было решено приучать к нему с младых ногтей. Что-то можно было есть только в определенное время суток, другое — крайне редко, третье же только в сочетании с продуктами из списка. Сладкое — никогда. Дети в саду раскрывали подарки от Деда Мороза и лакомились конфетами, Мила из своего подарка доставала лишь мандаринку. Та же грустная история повторялась и на детских днях рождениях, куда девочку приглашали. Со временем в семье прибавилось и денег и детей. Родители были вечно заняты, за отпрысками следила нянька. Миле стали выдавать карманные деньги, и теперь она могла тратить их на все, на что долгое время взирала лишь со стороны: газировку, чипсы, сладости. Из непоседы-егозы она превратилась в девочку-подростка, скрывающую лишние килограммы под мешковатой одеждой. Родители стали часто попадать в объективы фотокамер, рекламируя свой бизнес, выкладывали снимки их дружной, здоровой и благополучной семьи. Мила явно не вписывалась в этот создаваемый ими образ. Отец, поджав и без того тонкие губы, стал ежедневно измерять Миле висцеральный жир, и когда он очередной раз заходил в комнату с сантиметровой лентой, ей хотелось сжаться, стать незаметной, спрятаться в своем большом теле. Мила все больше пропадала с книгами: в их чудесных добрых мирах она была «своей».
Рита. Рита пошла в отца, ширококостного, склонного к быстрому превращению лишних граммов в килограммы, бледнокожему и болезненному. Всю красоту матери взяла себе младшая сестра. Мать была голубоглазой, белокурой, сдержанной и холодноватой. Снегурочкой, одним словом. Мужчины влюблялись в нее с первого взгляда. Отец потерял работу и с тех пор сидел дома, вернее лежал, становясь все более рыхлым. Мать же своего презрения к нему не скрывала, и в один прекрасный день попросила съехать. Рита ненавидела отца за свое с ним сходство, и должна была доказать себе, что она — другая. Мужчины — вот кто должен был засвидетельствовать это. Их было много. Среди ее трофеев были коллеги, мужья подруг, жених сестры и даже ухажер матери. Она была хороша. Фантазии и места их воплощения становились все более изощренными. Пресыщение было неизбежным. Даже секс возле железнодорожных путей, на глазах у пассажиров проходящих мимо поездов, не будоражил больше кровь. От запретного плода остался уже лишь огрызок, но она так и не могла ответить себе на вопрос, удовлетворена ли она. Хотя одно то, что она задавалась этим вопросом, уже являлось, в некотором роде, ответом. Мужчины искренне считали любовные утехи с ней незабываемыми, но замуж не звали. Мика же ее напору не поддался, но общение с ней не прервал. В каждой женщине он находил тот самый скрытый момент внутреннего «разлома» и, мягко проявляя его, тем самым исцелял их мир, который после этого изменялся. Все они считали Мику своим счастливым талисманом: Мила стала писать книги для детей, и вышла замуж за иллюстратора своих сказок; Рита стала волонтером; Веру он познакомил с одним своим приятелем — художником, и тот показал ей собственную ее красоту. Он нисколько не сомневался, что сегодня в клубе тоже найдется, и даже не одна, новая история для его галереи..
Да! Она стояла у репродукции картины известного художника. Хрупкая и женственная, с уложенными в прическу светлыми волнистыми волосами. Он почувствовал в ней печаль, словно она носила невидимую для постороннего взгляда траурную вуаль. Длинное, в пол, платье василькового цвета струилось по бедрам, одно плечо оставалось обнаженным, открывая тонкую руку с маленькой кистью. На руке был браслет и кольцо, все с бриллиантами. Другая рука была скрыта под накидкой из невесомой василькового же цвета ткани и напоминала синее крыло. «Так вот ты какая, Синяя птица…Впрочем, торопиться не стоит,»— Мика подошел и встал у незнакомки за спиной.
— Я чувствую, что в Вас возникает какое-то отторжение при взгляде на нее. Простите великодушно, что нарушаю Ваше уединение.
— Вы мне нисколько не помешали. К тому же, здесь совсем не просто уединиться…Я действительно воспринимаю это изображение, как некий портрет Больной Души. Хотя автор увидел в ней Мадонну. Темные круги под глазами, пергаментная кожа, кажется, что над верхней губой выступили бисеринки пота. Мрачный фон в коричневых тонах, переходящих местами в цвет, подобный цвету сырого мяса …Это как болезнь страсти.»Удаляются от Бога, тем же и заболевают».
— И тем не менее это шедевр.
— Да, человечество на свой вкус назначает шедеврами то или иное.
— Я Микаэль.
— Майя.
— Мне кажется, Майя, что Вам мог бы понравиться Эндрю Уайет. Хотя возможно Вы посчитали бы, что мужчины на его картинах гораздо красивее женщин, которых он изображает без лести: никакой субтильности, развитые бедра, кажется даже, что можно почувствовать исходящий от них естественный запах тела. Но может такими и должны быть те, кто избран Природой вынашивать, выкармливать и защищать свое потомство.
— Так, значит, мать?
На долю секунды Мика почувствовал смутное беспокойство. Он взглянул на нее внимательно, но она была безмятежна, смотрела ему прямо в глаза.
— Так, значит, предназначение женщины вы видите лишь в этом? — еще раз повторила она.
— О, нет…Женщина, несомненно, способна на многое. Не хотелось бы только думать, что на все.
Тут объявили его выступление, и ему пришлось оставить ее в одиночестве. Когда же он, наконец, вернулся, в ней все искрилось от смеха.
— О, это прекрасные стихи! Есть в них что-то… от весенней парижской дымки! А может, это все шампанское.
Он вдруг сам не сдержался, и теперь они смеялись, как два заговорщика, над чем-то, понятным лишь им одним.
— Так, значит, шампанское? — он раздобыл для нее еще один бокал. При электрическом освещении в волосах ее то и дело вспыхивали золотистые искры, и Мика подумал, что на солнце это было бы еще более красивым зрелищем. Он поинтересовался, на что она готова была бы решиться, чтоб стать для мужчины незабываемой. Исполняла бы движения комплекса «Сильная лоза»? Прибегала бы к помощи Селены и творила заклинания, или что там еще предлагает сакральная женская магия? Упоминание о «незабываемости» Майю почему-то рассмешило, но потом она сказала: — Предпочитаю, чтоб меня полюбили и без хорошей с моей стороны физической подготовки и прочих фокусов.
— Что же тогда смогло заинтересовать Вас в этом клубе?
— Я пытаюсь чем-то разбавить свою тоску… Нет, назовем, все же, это скукой: звучит менее загадочно, но более оптимистично. Время
