Кадры последних суток торопливо мелькают, как пейзаж в вагонном стекле. Жанровые сценки причудливо тасуются у меня перед глазами: квадратный корень зацвел, Анька над книжкой плачет, расческа в сугробе проклюнулась, на трех экземплярах договора моя подпись проступила. Пачка денег в томике Чарской, крылатая кошачья тень в сыром небе. И теплые звездочки надо мной и Артемкой. Кружатся от усталости.
В спальню вроде бы заходит Артем, ставит на тумбочку что-то стеклянное, деликатно звякнувшее. Там горячий чай или кофе. Таким чаем лечат не только простуду, но и одиночество, неуверенность в партнере. Принесенный в постель кофе вносит ясность не только в мозги, но и в отношения. Сон накрывает меня жарким одеялом. В заслуженной дреме я все время помню: рядом теплая кружка.
Мобильник выплевывает мне в ухо веселую до отвращения песенку из детского мульта. Анька. Я сперва хватаю телефон, потом открываю глаза. Мое первое «Алло!» получается не только хриплым, но и насмерть обиженным: на тумбочке стоит ваза с торжественными до траурности алыми розами. Под ней открытка с приторной позолоченной восьмеркой и типографским, на некролог похожим, текстом.
Восьмого марта от души
Цветы и поздравления.
Пусть наступившая весна
Подарит восхищение.
На свободной от этой галиматьи половинке открытки Темка торопливо и очень правильно нацарапал свое, честное. «Женя! С наступающим! Буду завтра, очень поздно, желаю счастья и здоровья. Подарок здесь». На страничке пририсована пронзительная стрела. Она намертво лишена сердечек и купидонов, а потому умиляет до ужаса. Если посмотреть в указанном направлении, то там можно найти коробочку. Снова кольцо. Третье по счету, если я не ошибаюсь. Из предыдущего, новогоднего, я елочных украшений наделала. А это куда? Чашка чая с лимоном стоит в тысячу раз дешевле. И во столько же приятнее.
– Женя, ты где?
– Дома, сплю, – обижаюсь я.
– Ну и дура! – тоже обижается ребенок, прекращая разговор.
Я кручу ювелирную коробочку в руках. Марфин выкормыш! Это она меня, видимо, с Восьмым марта поздравить так решила. Ну что за свинство, на дворе первый час дня, я легла фиг знает во сколько, устала как скотина, а она…
А она меня сегодня на концерт к себе в лицей приглашала. В двенадцать в актовом зале. Анька там петь будет. А я тут в койке, некрашеная, нечесаная и невыспавшаяся. Даже если явлюсь на это учительско-родительское сборище в натуральном виде, все равно опоздаю. Разве что вороной попробовать. Вот только еще полминуты полежу. Буквально четверть часика подремлю, самую капельку…
Просыпаюсь в четыре вечера, со сладким ощущением бодрости в теле и с жутким чувством вины в остальных местах. Анька сидит на кухне, зло хрустит болгарским перцем. Сперва она со мной не разговаривает, потом обиженно всхлипывает в ответ примерно на пятое мое «извини». Потом мы с ней орем друг на друга, миримся, снова ссоримся, я разбиваю об пол какую-то невнятную сахарницу и хлопаю дверью. Выкатываюсь в ближайший магазин игрушек. Возвращаюсь голодная, в сырых сапогах, без сигарет, зато с добычей. Добыча обряжена в белое кружевное платье, снабжена зонтиком, шляпкой и копной золотистых принцессных кудрей. Стоит эта чертова кукла как три бутылки настоящего французского коньяка. Анька недоверчиво смотрит на подношение.
– Это подарок. Ань…
– Это Джаваха, – поправляет меня Анютка, обхватывая куклу двумя руками и переходя на неразборчивый шепот. Синтетические локоны из золотистых становятся темно-зелеными, потом лиловыми, а потом обретают каноничный, как в книжке, цвет воронова крыла. Я снова жмурюсь и почти не дышу – не мешаю чужому волшебству.
Анька впервые ведьмачит в открытую, на моих глазах, нетерпеливо, правильно и вдохновенно. Я стою у нее за спиной, охраняю. А на кухонном подоконнике снова трепещет в граненом стакане цветок квадратного корня: там распустился последний, самый нежный и прозрачный бутон. Он пахнет смолой и медом, теплым, бесконечным, солнечным летом. Детством.
* * *
– А девочку Дусину… в смысле – Марфину…
– В смысле – Аню Собакину, – поправил Старый.
– Я ее в туалете перехватила. Поговорили. Я спросила про Иру-Бархат, аккуратно. Она сразу: «Ты от мамы Иры? Ты меня к ней заберешь?» Я сказала, что нет. Правильно?
– Наверное, правильно. Молодец, спасибо. Если в следующий раз спросит, скажешь, что Ира скоро за ней придет.
– Это правда?
– Да леший ведает. Если мадам Ирэн успела слинять, то сейчас должна зашевелиться. Или даже зайти к Озерной. Либо девочку проверить, либо кое-что забрать. Но это пока между нами. Кстати, как Анна сейчас выглядит? В порядке?
– Не знаю. Она стояла, руки мыла. Лохматая очень, а в остальном внешне в порядке. Я ей бант новый завязала.
– Пожалела сироту, ма шер?
– Ну а что, нельзя? Я же помню, как это, когда из родителей – одно государство.
От удара кулака по столу клеенка надулась некрасивыми пузырями. Потом, правда, разгладилась, успокоилась. И Старый тоже подостыл:
– Ты такое не говори. Особенно вслух и особенно при мне. У Ани родители имеются, вполне настоящие. Сама запомни и другим про это скажи.
2 апреля 2009 года, четверг
«По коридору влево. Там есть табличка „Exchange“.
Вы только стучите громче, если кассир занята».
Киваю и улыбаюсь, хотя труден каждый жест,
Едва шевельнешься – в куртке позвякивает металл.
И вправду не обманули: я вижу экран окна,
Увесистый подоконник – пещера в граните стен.
Аквариум для кассирши. Она-то мне и нужна.
Зову ее тихим стуком: «Вы сделаете обмен?»
«Конечно», – она кивает. Откладывает журнал.
Потом, уже улыбаясь, на ощупь ищет очки.
Мне кажется, там… Да нет же, кассирша сидит одна.
А это всего лишь эхо шагов, неизвестно чьих.
Мне снова кажется глупость. И дышится кое-как.
«Да вы не волнуйтесь, детка. Таких, как вы, – миллиард».
Блестит желобок вдоль кассы – начищенный, как пятак.
И я начинаю молча выкладывать свой товар.
Она мне кивает сухо, но смотрит еще добрей.
«У вас очень легкий случай. Считайте – что повезло.
Вам сдачу давать рублями? А может быть, в серебре?»
Кончаются все сомненья. Включается ремесло.
Постукивают монеты. Пощелкивают часы.
И голос из застеколья гудит, как в трубе вода.
«Какой у нас курс сегодня? Ну, значит, легкая сыпь,
Автобус, застрявший в пробке, и прочая ерунда».
«А может, проспать работу? А может, забыть ключи?»
Ну надо же – я торгуюсь. А это почти легко.
«Потише! Ведь я считаю!» – кассирша почти кричит.
И что-то блестит такое, за нежной броней очков.
И вот мой расчет закончен. Минуты ведь не прошло.
А мне показалось – месяц, а может быть – вся весна.
На миг затянулось дымкой небьющееся стекло,
И остро пахнуло снегом. Все. Сделка завершена.
Ко мне подвигают ближе наполненный желобок.
Там много какой-то мелкой, бесформенной ерунды.
Ее надо взять с собою, хотя нести тяжело.
Я это все получаю по курсу большой беды.
Направо по коридору. И главное – не смотреть,
Во что за моей спиною сейчас обернется дом.
А может, все будет тихо. Лишь звякнет дыханья медь.
И смех отзовется странным рассыпанным серебром.
Кассирша ответит миру табличкой «сейчас обед»
И выскочит вниз, в столовку: голодная, черт возьми!
Их, мойр, в этом мире трое: нет смены, отгулов нет.
Но нынче хороший график – с двенадцати до восьми.
31.08.10
«Ленка, привет!
Ты чего, с ума сошла? Я на тебя не обиделась, успокойся, параноик! Просто настроение раздрызганное, видеть и слышать никого не хочу. Боюсь, что мне опять какую-нибудь гадость скажут. Я сдуру Зинке пожаловалась, что меня плющит, и она предположила, что сейчас началась моя последняя жизнь. Типа, организм на износе и ведьмачить нормально не может. Не хочу в это верить, но никаких других вариантов в голову не приходит: у меня ведьмовство идет с перебоями. То нормально, а то вдруг раз – и тишина! Как будто во мне батарейка села. Будь я мирской, решила бы, что сглазили!
Дни одинаковые, как сигареты в пачке. Купила платье. Не помогло. Может, это все-таки быт меня сожрал?
Возраст себе померила. Лифчик закоротило, выдал тридцать три на шестьдесят. Это чего, на тридцатку с хвостом выгляжу, а по сути – старый пень? Таких цифр в природе не бывает! Помирать категорически не хочется, веришь?
Туплю со страшной силой: отправила Темку на родительское собрание, напрочь забыв, что он глухой. Особой разницы никто не заметил. Темка там передвинул какой-то шкаф, Анька говорит, что учителка была в восторге. С Анькой тоже проблем до фигища. Главная: она разговаривает. Про уроки, про училку, про подружек, про мульты какие-то дурацкие. Перебивать неудобно, а слушать – уши пухнут. Я Темчику завидую.
