он ровным голосом.
Федот подчинился, а я передёрнул плечами. Самому лечь захотелось — всё-таки больше суток не спал. Надо бы на что-то переключиться… Например, на окно. Я осторожно отодвинул занавеску и выглянул наружу. Ничего особенного как будто… Хотя… На столбе ограды сидела трёхцветная кошка и смотрела как будто точно на окна палаты Федота.
Как она туда забралась? Зачем? Чего смотрит? Паранойя у меня разыгралась, или же это интуиция лупит в набат изо всей дури?
Кошка меня отвлекла. Я вернулся сознанием к происходящему в палате в момент, когда Мишель говорил:
— … За этой дверью — тот вечер, когда вы стояли возле заброшенной бани и ждали нас. Как выглядит дверь?
Федот лежал на кровати, чинно сложив руки на животе, с абсолютно безмятежным лицом. Получилось? Или он просто послушно исполняет все предписания и сейчас нафантазирует себе дверь, за которой не будет ничего, кроме китайца?..
— Дубовая, — каким-то чужим голосом ответил Федот. Так, что я сразу понял — не придуривается. — С железными полосами. Железо ржавое. Ручка наполовину отломилась. Верхняя половина на месте, нижней нет.
— Хорошо, — поощрил Мишель, не теряя сосредоточенного выражения лица. — Откройте эту дверь.
Федот нахмурился, стиснул зубы, запыхтел, ёрзая по койке.
— Спокойнее, не волнуйтесь, всё хорошо, — сказал Мишель.
— Не открывается… Даже не шелохнётся. Обломком ручки — ладонь…
Правая рука упала на койку, и я вздрогнул, увидев на ней кровь. Кожа на ладони была разодрана.
Мишель вытаращил глаза. Видимо, такое в его гипнотической практике случилось впервые. Он посмотрел на меня. Я, поколебавшись, кивнул — мол, продолжай.
О том, что воспоминания Федоту заблокировали пусть и походя, но качественно, догадался. Так и что ж теперь — отступать при первых же трудностях? Тут, всё-таки, больница, ссадину уж как-нибудь залечат.
— В двери есть замочная скважина? — спросил Мишель.
— Есть… Заржавленная вся, — отозвался Федот.
— Значит, у вас должен быть ключ. Посмотрите по карманам.
Молодец Мишель, додумался!
Руки Федота мелко задрожали. В реальности он по карманам не шарил, но происходящее во сне всё равно бросало отблески сюда.
— Нет… — пробормотал Федот. — Нету ключа.
— Значит, он лежит где-то рядом. На полу. Смотрите внимательно, ключ точно есть.
Федот тяжело дышал, его лоб покрылся испариной. Чуть слышно скрипнула дверь. Я повернул голову и увидел замершего на пороге Витмана. Он весь обратился в слух. Я сделал жест — мол, молчите, что бы ни случилось, и Витман кивнул. Не дай бог выбьет Федота из транса — второй раз тот может и не согласиться. Впадёт в истерику, скажет — лучше уж в тюрьму сажайте…
— Ключ висит на стене, — пробормотал Федот. — На крючке.
— Опишите ключ, — зачем-то потребовал Мишель.
— Большой… Убить можно. Ржавый. Вензелями весь…
— Снимите его с крючка.
Возникла пауза, в течение которой Федот, видимо, снимал ключ. Потом он добавил к своим впечатлениям:
— Тяжёлый.
— Вставьте его в скважину и поверните.
Федот застонал:
— Не поддаётся!
— Приложите больше усилий.
Прямо у меня на глазах едва сочащаяся кровью царапина на ладони Федота начала буквально брызгать алой жидкостью на простыню.
— По-лу-ча-ет-ся! — проскрежетал Федот, и вдруг всё тело его расслабилось. — Открылась…
— Очень хорошо, — деловито сказал Мишель. При виде кровавых брызг он побледнел, но голос звучал по-прежнему ровно. Молодец. — И где вы теперь?
— Ночь. Двор-колодец. Та заброшенная баня. Дождь моросит… Я стою возле машины, жду его сиятельство. В руке револьвер.
Правая окровавленная ладонь сжалась так, будто стискивала рукоятку.
— Что происходит дальше?
— Мне страшно.
— Почему?
— Не знаю… Не мой страх. Будто снаружи откуда-то накатывает. Будто дышу страхом вместо воздуха! И деваться мне некуда. Грудь… грудь стискивает… Застрелиться?..
Рука Федота потянулась к голове.
— Вы не можете застрелиться, — спокойно сказал Мишель. Держался он отлично, я даже не подозревал в нём такого самообладания. — Это — просто воспоминание, не волнуйтесь. На самом деле, вам ничего не грозит. Вы что-нибудь слышите?
— Шёпот…
— Какой шёпот?
— Не знаю… Со всех сторон. Прислушаться… Они… всю жизнь мою вспоминают. Каждый грех. Каждую тайну наизнанку выворачивают.
Из-под прикрытых век Федота потекли слёзы.
— Дальше? — поторопил Мишель.
— Как будто звук. Или что-то… Я оборачиваюсь. А там — улица.
— Улица? — переспросил Мишель. — Но мы же во дворе-колодце?
— Так и есть… Но тех домов — уже нет. Вместо них — улица, чужая.
— Что значит, «чужая»?
Федота начало трясти. Он едва не подпрыгивал на койке.
— Н-не нашенская улица, — прошептал, бледнея. — Всё чужое! И башня назади виднеется. Этакая… Высоченная, из железяк сложенная. Во Франции такая, я на картинках видал.
Я помотал головой. Стоп. Что? Федот посреди Чёрного города увидел парижскую улицу и Эйфелеву башню? Дурит он нас, что ли, всё-таки, мошенник старый?
— Там человек, — продолжал Федот. — Он один, идёт не спеша. Тростью помахивает. Сюртук на нём, очень приличный. Шляпа — цилиндром. Белые перчатки…
— А лицо? — хрипло проговорил Мишель.
— Нет лица… — Федот выгнулся дугой и упал обратно. — Пустое… Господи, спаси и сохрани! — правая рука Комарова дернулась в попытке перекреститься.
А вот теперь точно — не дурит. Тот ряженый агент, который пытался меня убить под видом Агнессы, тоже упоминал пустоту вместо лица.
— Сошёл с улицы — снова, как будто, в Питер, — продолжал говорить Федот. — Сюда, ко мне. Идёт мимо, бормочет. Будто меня тут вовсе нет.
— Что бормочет? — не отставал Мишель.
— Что-то… — у Федота вдруг изменился голос, он заговорил совершенно другим тембром. — «Какая несусветная чушь… из-за одного жалкого clochard… сами ничего не могут сделать… вынужден заниматься…». А дальше не слышу. Он проходит мимо, спускается в баню. Хочу крикнуть — не могу. Ничего не могу. Стою, как заколдованный.
Ну почему же «как». Заколдованный и есть.
— Возвращается… На руках парнишку несёт. И всё бормочет, только теперь уже не по-нашенски, непонятно ничего. Мимо идёт… А. А-а-а! — Федот закричал, вцепившись обеими руками в кровать.
Мишель бросил на меня испуганный взгляд. Я одними губами приказал: «Продолжай!» Мишель кивнул.
— Что было дальше?
— Он посмотрел на меня! Не глазами. Пустотой! Насквозь пронзил, в самое нутро проник. И голос. Весь, насквозь — голосом! Говорит: 'Сколько тебе этот Барятинский бед содеял? А ты ещё надеешься, что он тебе дворянство выхлопочет? Вроде бы не ребёнок уже — в сказки верить. Он — не друг твой, а напасть твоя. А как ты напасти устраняешь? Вот и устраняй. А меня забудь. Не было меня. Мальчишка сам сбежал, а я…
Федот вдруг открыл глаза и рывком сел на койке. Мишель с криком шарахнулся назад и чуть не упал вместе со стулом. Грех было его винить — глаза Федота закатились, он смотрел взглядом утопленника. И взгляд этот нашёл меня.
— Никак не уймёшься, clochard. — Голос уже принадлежал не Федоту. Это было
