– Эй, Эва я боюсь щекотки, слушай, а передняя часть у тебя тоже ничего…., вполне ничего…, конечно, она слегка полна, но…
– Что-что, – фыркнув, возмущается Эвелина, и хватает обеими руками подушку.
– Да ты что дорогая, тебе послышалось! – кричу я, прикрываясь от сыплющихся на меня сверху ударов этой самой здоровой и почему-то вовсе не такой мягкой, как должна быть подушкой.
– Послушай, дорогая я сдаюсь, сдаюсь! – напрасно надрываюсь я.
– Капитуляцию не принимаю, – отвечает воинственная Эва, облаченная в наготу, с грозной подушкой зажатой в обеих руках.
– А контрибуция принимается.
– Э-э. Ну не знаю…, а что, что у тебя есть?
– У меня есть ты, но может, сходим в ресторан? – предлагаю я.
– Ну, давай…, – соглашается Эвелина, складывая к моим ногам свое грозное оружие, награждая мои губы своим очередным жарким поцелуем.
Дети, мы большие дети и три года разницы в возрасте здесь не играют ни какого значения, зато мы, любим, играть, играем во взрослую жизнь. Здесь все как в детстве, только игрушки сменились…, а мы совершенно не меняемся, мы просто играем…, играем, играем.
11
Ресторан, в который мы направили свои стопы, назывался просто – «Жили – были…». Это, конечно, не самое крутейшее в нашем городе заведение, для эстетически-изысканнного приема пищи, но мне здесь нравится. Немного похоже на волшебную сказку, немного на карнавал, и немного на сумасшедший дом. И Эва со мной соглашается: «Да, да… там чудно, прямо как на детском утреннике первого января…». При этом она делает совершенно серьезное лицо, и невозможно понять, это шутка, или ее ностальгические, сугубо интимные, отроческие воспоминания.
Жили – были…, так начинаются многие, если не все, русские сказки. А пермский ресторан «Жили – были» начинается с леса, с обычного такого леса, развернувшегося прямо в фойе: здесь стены-скалы, чучела медведей, рысей и кабанов, деревья и стога золотистой соломы, от которой идет неповторимый запах сена. Затем, перейдя по деревянному мосту, под которым журчит неширокая речушка, с юркими желтобокими и красноперыми карасями, ты попадаешь в сказочную деревушку, расположенную ярусами, то поднимающимися к верху, то спускающимися куда-то вниз. Здесь множество лесенок и отдельных террасок. На террасах – банька, хлев, овин, курятник, хозяйские дома. Везде декоративная утварь, гигантские подсолнухи, гуси, куры, старые телеги. А в самом низу, посередине зала – огромный камин (в виде русской печки) с живым огнем, на котором шеф-повар в большом белом колпаке готовит мясные блюда и овощные горячие закуски. Под застольную музыку «Золотого кольца» и разухабистые песни Надежды Бабкиной, русоволосые тонкостанные, словно березки, девушки в красных сарафанах, разносят посетителям насущную пищу.
– Эй, дорогуша, можно вас.
– Конечно, боярин. Чего изволите?
Эва откровенно хохочет, глядя, как я заказываю нам еду.
– Так девушка, нам значит…, – я бросаю свой взгляд на Эву. – Ты мне доверяешь? – она кивает. – Значит нам, два клюквенных морса на меду, свинину на углях… – Дорогая, тебе с овощами или с рисом?
– Хочу с картошкой, – капризничает Эва.
– Хорошо, девушка, мне с рисом и даме с картошкой…
– Так свинина на углях с рисом и отдельно свинина с картошкой фри…
– Не хочу с фри, хочу с варенной картошкой, продолжает вредничать, чертенок по имени Эва.
– Девушка, а у вас есть вареная картошка?
– Сделаем, боярин, – кланяется наряженная в красный сарафан молоденькая и улыбчивая официантка. – Еще что-то?
– Да, да. Пятьсот грамм «Манзельской долины», и сливки с клубникой для дамы. Пожалуй, все…, – я смотрю на Эву, а она утвердительно кивает головой.
Когда официантка уходит, мне достается довольно ощутимый пинок лакированным зауженным носочком сапожка, от моей милой Золушки, с лапкой сорокового размера, прямо под каленую чашечку.
– Между прочим, это больно…
– А чего это ты так пялился на эту дуру в красном балахоне!
– Да ты, что Эва, я просто был любезен…
– Ага, а я сейчас просто надену это лукошко со сдобными булками прямо на твою голову, чтобы не видеть эту кобелячью припротивнейшую улыбку!
– Милая, ты ревнуешь?
– Размечтался…,– дуется Эва.
– Я подвигаю свой тяжеленный дубовый стул так, чтобы быть к ней поближе, и, пригнувшись, шепчу в розовенькое сладкое ушко, самое сокровенное, до того момента, пока вся Эва не становится такой же умилительно розовой, как ее правое, или левое ушко…
– Да ну тебя, льстец. И ты, правда, сделаешь со мной все это…?
– Обязательно, – клятвенно обещаю я. Если захочешь.
– Надо подумать, – соглашается Эвелина, делая подзывающий жест своим наманикюренным и украшенным огненными стразами коготком. Она медленно наклоняет свое засиявшее личико к моему лицу, и какое-то время мы с совершенно серьезным видом упоенно целуемся. Наплевав на то, что вокруг так людно…
«Слава тебе Господи, капризный и такой ревнючий чертенок, тридцати лет отроду, снова стал ручным ангелом…».
– А когда нам принесут свинину? – спрашивает Эва у нашей официантки притащившей поднос с морсом и вином.
– Исполати, барыня, – кланяется девчушка в красном сарафане. – Ее сейчас готовит наш шеф-повар.
– Вот зараза…,– продолжает возмущаться мой ангел. После исчезновения официантки.
– Ну, ты что, Эва, ведь здесь не подают пищу из микроволновки. Хорошую еду, действительно нужно долго готовить.
– А я хочу быстро, – капризничает ангел. – Может, пока будем целоваться?
– Давай, – соглашаюсь я, касаясь одной ладонью ее правой руки, а другой, поглаживая Эвину левую щечку.
– А свинины все нет…, – ее печальный, укоряющий вздох, после десяти-пятнадцати минут наших поцелуев.
– А ты знаешь, сколько нужно времени, чтобы вырастить настоящую свинью, воспитать, а зарезать, а, наконец – хорошо прожарить? Это же целая уйма времени.
– Вовсе не смешно… О-о, – стонет Эвелина. – Ура!!! Вот и наша еда…
– Искушайте боярин и боярыня, чем Бох послал.
– Спасибо, девушка. Вы свободны! – «о, вы только поглядите на эти сузившиеся глазки». Но я гляжу на свою тарелку, и здесь есть на что полюбоваться.
Золотисто-розоватый бекон уложен в виде порхающей бабочки, рис в форме пирамиды, кружева из свежих овощей и две фигуристые кляксы соуса: белое оттененное красным. У Эвы то же самое, только вместо рисовой пирамиды, милая горка небольших пропорциональных картошек.
Как, красиво…,– это голос Эвы. – Даже кушать жалко, – это ее очередной вздох. – Ну и пусть, я их съем.
– Ешь, кушай дорогая…
– Эх вы мужчины…, и ты когда – ни – будь, поймешь, что ждать бывает так же приятно, как получать наконец, то, что ты так долго ждал.
– Я тебе верю Эва, но давай лучше выпьем.
– Давай. За что?
– За любовь…
– А еще?
– А еще за хороших людей, ведь нас так мало осталось…,– чокнувшись, мы выпиваем. Я наливаю еще… Эва не против, только теперь просит, чтобы я ей, что ни будь пожелал.
Я задумываюсь не надолго, где-то на самом краешке сознания всегда плавает пара-тройка теплых, нужных, правильных слов.
– Я хотел бы пожелать тебе счастья, но его следует заслужить… Я хотел бы пожелать тебе удачи, но она часто проходит мимо… Я хотел бы пожелать тебе здоровья, но все живое в этом мире болеет… Что же тебе пожелать..?
