разместившееся на чистом небосводе.
Это состояние длилось долго, он словно созидал, копя внутри себя вдохновение. Ночью же в его снах вновь все чаще и чаще цвели белые розы на окрашенных в розово-гиацинтовый и местами припорошенных золотой пылью снегах. Появляющиеся из соцветий мотыльки теперь, вместо того чтобы хаотично разлетаться, льнули к нему, облепляя руки, плечи, шею и…
…И он просыпался, теряя возможность дышать.
Но когда в голове его вспыхнула идея, кровь закипела в венах. Дева Льда была права: не создашь ничего достойного, скрывая лицо под маской. Искусство рождается из сильных чувств. Из горя, захлестывающего душу счастья, отчаянной и болезненной любви. Как только уходят чувства, а жизнь наполняется уютом, делая тебя слишком мягким, то и работы становятся такими же – слишком осторожными и ровными. Струны людской души они не трогают.
Только в полной мере осознав эту истину, Кай понял свой путь. Увидел дорогу, по которой ему следовало идти. Раз это последние полотна в его жизни, то они должны отражать ее всю. И он решил посвятить эти картины себе…
С тех пор началась его работа, которая продолжалась до сих пор. Наступил август – последний месяц лета. Чем меньше у Кая оставалось дней, тем острее он ощущал мир вокруг, запоминая каждую деталь, окружающую его. Чувствовал лучи солнца, ласкающие его кожу, свежий ветер, треплющий волосы, и утреннюю свежесть, приходящую с гор.
Кай почти завершил фреску в церкви, осталась буквально пара недель работы, отчего он старался уделять ей внимание каждый день, не пропуская даже воскресенья, когда велись основные богослужения.
Но в этот раз, войдя в церковь, Кай заметил удивительное оживление среди прихожан. Люди перешептывались, переглядывались, а некоторые дамы сидели в более нарядных платьях, чем даже те, что они обычно надевали на воскресную службу.
В городе случилось что-то из ряда вон выходящее. Свидетельства этому были заметны повсюду. Вот только мирный городок, где каждый день похож на другой, может взволновать любая непривычная вещь. Поэтому Кай не стал задумываться над причиной и повернулся к почти готовой фреске – божественные лики в центре были дописаны, остался лишь узор, который словно в раму заключал картину. Взяв кисть и миску с краской, Кай поднялся на несколько ступенек по лестнице, прислоненной к стене.
Тень от колонны скрывала его от остальных. За его спиной шла проповедь, и голос Герхарда монотонно разносился по церкви. Лишь единожды священника прервали на полуслове, когда прозвучал обычно тихий, но в этот раз удивительно громкий скрип открывшейся двери.
Минуло несколько секунд, и Герхард продолжил свою речь. Прошло некоторое время, прежде чем рука Кая замерла над фреской и он отчетливо ощутил тревогу. Она окутывала его уже некоторое время, но лишь теперь Кай понял, что именно его смущало: тон священника стал неуловимо иным, в нем чувствовалось волнение, а в молчании горожан сквозило нетерпение.
Кай нахмурился. Его кожу покалывало, и он, сглотнув, неспешно повернул голову, осматривая зал. Свет из стрельчатых окон прочерчивал золотые дороги, падая на деревянный пол и обнажая пыль, кружащую в воздухе. Сбоку, неподалеку от колонны, что закрывала собой алтарь, виднелся стол с зажженными свечами – на первый взгляд все было как обычно. Но, уже собравшись вернуться к работе, Кай вдруг застыл, вновь находя взором человека, сидящего на одной из скамеек.
Мужские губы медленно растянулись в широкую лучезарную улыбку, обнажая идеально белые зубы. Если бы череп этого мужчины когда-нибудь оказался в костнице города, где хранились останки почивших жителей, то даже там он привлек бы внимание.
Вот только вряд ли земля Хальштатта удостоится подобной чести…
Глаза гостя сияли золотом. Они завораживали и были ярче любых украшений, созданных когда-либо человеком. Только людей в храме больше волновало «новое лицо». И все указывало на то, что золота его радужек они не видят.
Кай отвернулся. Его сердце быстро стучало, от волнения перед глазами запрыгали белые пятна, точно искры. Нервозность нахлынула на него, на мгновение заставив помутиться разум. А после он сделал глубокий вдох, и его грудная клетка отозвалась болью.
Кай сглотнул, ощущая, как по венам растекается холодное спокойствие.
«Что здесь делает Сеятель?»
Кай видел его лишь во сне, но он всегда запоминал сновидения так четко, будто все происходило в реальности.
Служба подходила к концу. Бежать смысла не было, да и объективных причин для бегства не имелось. Оставалось лишь дождаться, когда магическое существо само сделает шаг к нему и обозначит свои цели.
Когда ноги Кая коснулись пола, он вновь повернулся лицом к залу, делая вид, что вытирает куском ткани испачканные краской руки. Песочный человек уже вел беседу со священнослужителем у деревянного алтаря, а в следующее мгновение Герхард показал в сторону Кая, и они вдвоем направились к нему.
– Да, вы правы. Эта фреска определенно украсит зал. Мрачная немного, но восхитительная! – едва не зааплодировал Сеятель, приблизившись и рассматривая картину на стене.
Строгий черный костюм на нем не вызывал никаких нареканий, лишь привлекал внимание великолепным кроем и дороговизной ткани. Но одна-единственная деталь его гардероба заставила людей в церковном зале прийти в возбуждение и кидать на него осуждающие взгляды – аляповатый платок, повязанный на шее. Платок был вышит красно-золотыми маками на ярко-зеленых стеблях. Кусочек яркой материи намеренно был расправлен на шее так, чтобы закрывать собой весь ворот рубашки.
И, словно отвечая заданному платком бесшабашному веселью, губы Сеятеля большую часть времени были растянуты в улыбке. Выражение на его лице сменялось гораздо реже, чем у обычного человека, отчего оно то и дело застывало, словно маска. Будто оно являлось работой скульптора, что создал и отшлифовал свое творение.
– Кай, это господин Соманн, он… – заговорил было Герхард, но прервался на полуслове, задумавшись над тем, что собирался сказать.
– Заядлый путешественник. Люблю наведываться в малоизвестные места нашей родины, – подсказал Сеятель, чуть шире распахивая глаза. – Какой талант живет в столь захолустном, но невероятно прекрасном городишке! – продолжал он, а поначалу кивавший его словам священник запнулся:
– Кхм, что вы сказали?
– Ох, не воспринимайте мои слова всерьез, дорогой друг. – Соманн положил ладонь ему на плечо. Ногти из чистого золота сверкнули в полутьме, и с его пальцев упало несколько золотых песчинок, что, паря, направились к лицу Герхарда, а после растаяли на коже. Глаза священника стали сонными, и он размяк, с трудом подавляя зевок.
А Соманн, едва скосив на Кая хитрый взор, подмигнул ему.
Кай осмотрелся. Все разворачивавшееся на глазах представление, казалось, замечал лишь он один, а окружающих беспокоил только лишь чересчур яркий платок.
«Они не видят… Слепы к
