— Не помню, Мария Степановна. Само вырвалось как-то.
— Попробуй ты, Валя!
— Parlez-vous français? — подключилась заведующая терапией.
…
— Do you speak English? — вторая попытка Валентины Николаевны попала в цель.
— Yes, I do. I speak English, but very bad. — Ух ты, что-то в мою голову Юрий Николаевич — наш школьный «англичанин» — сумел вложить, как я не сопротивлялся. Да и какой-то язык иностранный учить я должен был. Молчание, несмотря на мнимую потерю памяти, выглядело бы подозрительно.
— It is very good! — потёрла руки Валентина Николаевна. — Что я сказала?
— Что у вас всё хорошо! — схалтурил я немного.
Валентина Николаевна ещё что-то хотела сказать или спросить, но в этот момент открылась дверь и в палату въехала тележка с моим обедом. Нет, это был не роботизированный передвижной колёсный экипаж. За тележкой, заставленной кастрюлями, тарелками и стаканами, в помещение вплыла пухленькая шустрая старушка, которая эту тележку и толкала.
— Кушать подано, господа хорошие! — почти пропела она. — А ну, посторонись!
И покатила передвижной пункт раздачи питания прямо на опешивших врачей.
— Марь Ванна! Вы как всегда в своём репертуаре! — воскликнули одновременно обе заведующие, разбегаясь по сторонам от идущего на таран и парящего чем-то вкусным четырёхколёсного бронекастрюленосца. — Вот как влепим вам строгий выговор за неуважение руководства целых двух отделений больницы — будете тогда знать!
— Сейчас я тут главная! — ничуть не испугалась решительный капитан столового плавания. — Попрошу освободить помещение! У нас время принятия пищи.
— Ладно, Вячеслав, приятного тебе аппетита. Мы подойдём после обеда. — потерпев сокрушительное поражение в неравном бою, ретировались за дверь заведующие отделениями.
— Давай, внучок, я тебя покормлю. — проговорила «Марь Ванна», накладывая мне тарелку всё той же манной каши.
— А можно я сам? — как-то неудобно стало перед такой заботливой старушкой.
— Что ты, милок, что ты! — замахала она руками. — Мне не в тягость. Вас мужиков жалеть надо, а то слабенькие вы. А ты тем более. Лежать тебе надо — сил набираться. Вот кашка и поможет. Да и заведующие твои не велели.
Под бойкие увещевания весёлой и неугомонной пожилой санитарки я съел тарелку манной каши и запил её молоком.
— Завтра, если разрешит Валентина Николаевна, попробуешь кушать самостоятельно. — обнадёжила меня на прощание «Марь Ванна». — Ты её обязательно слушайся. Строгая она у нас, но справедливая. И врач хороший. Поправляйся, милок, а я дальше поеду, других болезных покормлю.
Через минуту после ухода санитарки пожаловали обе заведующие, словно специально дожидались этого события, стоя за дверью.
— Ну что, проглот, наелся? — первой заговорила Валентина Николаевна. — Ничего, что я на «ты» — разрешаешь?
— Пока да, Валентина Николаевна.
Увидев непонимание в глазах женщин, я поправился:
— Это в смысле наелся пока. Но, не переживайте, это ненадолго. И, конечно, обращайтесь, как вам будет удобно.
— Тогда, если не возражаешь, продолжим работу с твоими глазами? — предложила Мария Степановна.
— Давайте, продолжим. Что будем делать?
— Сейчас, Слава, крепко закрой глаза и, пока я не разрешу, не открывай их. А я сниму очки. Закрыл?
— Закрыл. — подтвердил я, сжав веки изо всех сил.
Руки Марии Степановны передвинули привычные уже окуляры очков мне на лоб.
— Теперь не спеша, постепенно, но, не открывая глаз, расслабь веки. Если будет больно или неприятно, сразу говори мне.
С некоторой опаской я выполнил, то, что говорила врач. Однако никаких неприятных ощущений это мне не принесло.
Видимо, поняв по моему молчанию, что со мной всё хорошо, женщина дала следующее указание:
— Теперь так же медленно попробуй открыть один глаз. Давай начнём с левого! И не забывай: чуть что — сразу закрываешь его и говоришь мне. Поехали!
Медленно, буквально по миллиметру, я распахивал своё левое «окно» в этот мир. И так же медленно свет этого мира вливался в него, пока не достиг своего максимума.
— А я вас вижу! — радостно выпалил я женщинам, сидящим на стульчиках рядом с моей головой. — И глаз совсем не болит. Только слезится немного.
— То, что слезится — это нормально. Так и должно быть. — успокоила меня Валентина Николаевна. — Теперь точно так же давай с правым глазом.
С правым «окном» тоже всё прошло без негативных ощущений.
— А без очков вы намного красивее! — сообщил я целительницам, внимательно вглядывающимся в мои открытые глаза, после того, как проморгался от выступивших слёз. — В смысле без чёрных очков. Вернее, когда я без очков.
С каждой моей попыткой губы женщин всё шире разъезжались в улыбках, а мои щёки всё больше заливались краской смущения. Ну не умею я говорить комплименты красивым женщинам.
— Эх, будущая гроза всех женщин, — Мария Степановна вытерла слёзы, всё ещё катящиеся из моих глаз, — спасибо за комплимент. Мы поняли тебя с первого раза.
— Всегда пожалуйста!
— Ну, если есть такой настрой, то значит действительно всё в порядке. — произнесла, поднимаясь, Мария Степановна, окончательно снимая очки с моей головы и кладя их на прикроватную тумбочку. — И хоть ты ни на что не жалуешься, но вот тебе ещё одни окуляры.
Женщина достала из кармана халата зеркальные очки в тонкой металлической оправе и положила рядом с первыми.
— Наденешь их, если глаза устанут. Но и эти — её палец коснулся чёрных стёкол, ранее снятых с меня, — я пока забирать не буду.
— Я понял. Спасибо за заботу, Мария Степановна! И вам тоже, Валентина Николаевна!
— Пожалуйста, Слава! Ты сейчас отдыхай, а нам нужно по своим отделениям пройтись. — поправив простыню, обе заведующие направились к выходу.
Обернувшись в дверях, Валентина Николаевна добавила:
— На стене рядом с тобой есть кнопка экстренного вызова медперсонала. Если вдруг почувствуешь себя плохо — жми, не стесняйся.
После ухода обеих целительниц, я принялся рассматривать своё новое место обитания. Палата представляла собой небольшую прямоугольную светлую комнату с большим окном за моей спиной. Окно оборудовано уже знакомыми мне жалюзи, открытыми сейчас. Через их вертикальные полоски видны были голые верхушки деревьев разбитого под окнами парка. Судя по открывшейся перспективе, палата находилась не
