разбудить. Сбросил кольчугу с облегчением, упал на перину, глаза закрыл. В такие короткие мгновения растворяющейся яви, когда утомлённый засыпаешь перед рассветом, вечно крутятся в голове какие-то мысли. Сегодня были они не о деснице воеводином, что под плащом прятался, не о сотнике, чей срок платить по счетам, если повезёт, близится, а о Варваре. Всёж-таки необычная она, непохожая на других девок. И сложена ладно, и отважная, как не каждый мужик. Чем не невеста? Жалко, что княжна...
Казалось, только задремал, даже что-то сниться начало, и вдруг будят, да так, что хуже не придумаешь! В сенях что-то загрохотало, кажись даже обрушилось, а потом отец как заорёт:
— Велеслав!!!
Он аж подскочил, не обуваясь из комнаты выбежал. Смотрит: стоит его родитель посреди сеней, на лбу шишка краснеет. Одной рукой на кувалду опирается, второй гневно плащом потрясает парадным:
— Ты, чего вредитель, устроил?! Пошто одёжу свою разбрасываешь, я чуть вовсе голову не разбил, об неё споткнувшись!
— Под ноги смотреть надо, — непочтительно отозвался Велеслав спросонья.
— Ты батьку жить не учи, не дорос ещё! — сунул отец злосчастную тряпку в руки да прочь зашагал, в кузнице работа сама себя не сделает.
На шум матушка выглянула. В избу поманила, каши поставила, сама села напротив, голову кулачком подперев.
— Ты кушай, сынок, кушай.
И смотрит так ласково, что аж жутко становится. Смекнул Велеслав, к чему всё идёт, да поесть уж больно хотелось — не сбежишь. И верно:
— Насколько впотьмах разглядела, хороша твоя Варвара, — начала Ждана издалека, когда он съел пару ложечек, — в городу только я, вроде, ни разу её не видела. Из посада что ли? Или кто-то из купцов с собой привёз?
Не по нутру было Велеславу людей за нос долго водить — сам потом запутаешься, заврёшься. Всё одно потом матушка узнает — хуже будет. Потому признался:
— Да из терема она. Князя нашего дочь.
Потемнела матушка лицом, по столу ладонью стукнула:
— Да за что ж наказание мне такое?! Уж как вчера сердце радовалось, взялся мой дурачок за ум, а он, оказывается, с княжной шашни крутит! Проснись, уже, Велеславушка! В терем тебя на порог не пустят, не то, что дочку замуж отдадут! Хватить уже гоняться за журавлями небесными, найди синичку по себе, да живи долго и счастливо!
И душа от этих слов горьких что-то так заболела, будто ножом по ней полоснули. Впрямь что ли успел к ручке Варвариной примериться? Ну не права ли Ждана, не дурак ли? Может от того и ответ резко прозвучал:
— Ты, матушка, сколько себя помню, меня знать своё место приучаешь. Да только нет для меня места подготовленного, рожей не вышел. Какое смогу — такое займу, а раз так, зачем на синиц размениваться? Батюшка, небось, не об лохмотья нищенские, а об плащ десятничий споткнулся. А коли бы я слушал тебя, то вовек бы его не надел!
Выслушала молча, что удивительно. Потом сказала со вздохом:
— Делай, как знаешь. Да только выше головы не прыгнешь.
И за печку удалилась, далее спорить смысла не видя. Велеслав кашу доел мрачно, да на службу стал собираться.
На площади уж ярмарка в самом разгаре, купцы товары свои расставили, шатры открыли, да только не спешил народ сегодня покупать да продавать — у входа в казармы столпились, насколько дружинники, оградой выстроившиеся, позволяли. Протиснулся Велеслав во внутренний двор с великим трудом.
А там представление, какого вовек не увидишь: сотник опустив глаза долу стоит, бледен как мертвец, а перед ним — сам князь в кольчуге золочёной, сказывает — как гвозди забивает.
— Так как в моём городе виру по правде платить положено?
— С лиходея взыскать по всей строгости, а затем без остатку пострадавшему отдать, али семье его, коли помер.
— Верно сказываешь. Тогда скажи мне, держу ли я стражу впроголодь, что на хлеб монет не хватает?
— Да что ты, княже, и на хлеб, и на квас хватает!
— Тогда значит жадность твоя непомерная заставила тебя честный откуп по своим карманам рассовывать?!
Упал сотник на колени, взмолился:
— Не вели казнить, батюшка!
Сверкнул князь очами грозно и вынес свой приговор:
— Слишком много смертей от лиходеев, что свободу свою бесстыже покупали — не стану я им уподобляться. С сегодняшнего дня я изгоняю тебя из города. Найдёшь пристанище — быть посему, значит боги смилостивились. Но коли покажешься после исхода сего дня в стенах или посаде — не взыщи, тут же от меча и погибнешь.
Бывший уже сотник ещё ниже склонился, лбом земли коснулся, сапог княжий, кажется, попытался облобызать. Выдернул князь ногу брезгливо, на коня вскочил, пятками его подтолкнул да так из двора и вылетел. За ним и дружина потянулся. В суматохе проскочил Велеслав в свою каморку, разжалованного начальника разговором не удостоив. Добрых слов он не заслужил, а злорадствовать — только себя самого унижать. Хотел-было присесть, да так в дверях и остановился: сидит за его столом мужчина статный, в броне почти как княжеская, улыбается:
— Ну вот мы и свиделись, Велеслав. Я — Мировид, десница воеводы.
— Здрав будь, — кивнул ему Велеслав с почтением, но потом добавил, не сдержавшись, — не чаял я тебя здесь увидеть.
Мировид вздохнул понимающе:
— С таким сотником быстро к плохому привыкаешь. А я слов на ветер не бросаю. Поговорил я с Варварой, рассказала она мне всё. Кабы не ты, поймали бы её дружинники, тогда князь бы и слушать не стал, запер в светлице без сластей на неделю, а там ищи-свищи и монеты, и кошель. Он верно дорог тебе — возьми назад.
— От бабки память осталась, — подобрал он наследство своё осмотрел придирчиво, что не испаскудили, и за пазуху спрятал.
— Да ты сядь, в ногах правды нет.
Велеслав на лавку опустился, нутром чуя, что сейчас что-то случится — хорошее, а не как обычно.
— Какой же награды ты хочешь? — спросил Мировид тем временем. — Может, сам сотником стать желаешь? Уж под твоим-то началом стража лихоимством заниматься не будет.
Заманчиво звучало, ох заманчиво. Будто все труды враз окупились, можно теперь жизнью наслаждаться да квасок попивать. Да вот только это потолок, выше которого не прыгнешь — как матушка сказывала. Та самая синица, которую, что бы ни говорили, тоже изловить не просто. Велеслав позавчера, пожалуй, бы этим и удовлетворился — да вот только
