с этим к Механистам с рынка краденных автоматонов. Они должны знать – там полным-полно всяких пружин и шестеренок.
Сабрина предприняла попытку затронуть хоть одну из струн души этой женщины:
– Ты же хорошая… Ты добрая и красивая… помоги мне, прошу тебя.
Дит опустила голову, и до куклы донесся едва слышный смех. А уже в следующий миг женщина в собачьей маске вонзила иглу в мешковину, делая последний стежок. Она затянула узел, и Сабрина вновь оказалась в темноте.
***
Скрипели колеса тележки. Каблуки башмаков стучали по камням брусчатки и хлюпали по лужам.
Шут в зеленом пальто хныкал. Но не потому, что ему было страшно, больно или он проголодался. Манера Улыбаться передразнивал хныканье, раздававшееся из мешка за его спиной.
– Ничего, скоро ты перестанешь быть моей заботой, – сказал Гуффин.
Его слова прозвучали угрожающе, но Сабрина не слушала. За время пути от Конуры она уже привыкла к нескончаемому шутовскому брюзжанию. А еще она была занята тем, что проделывала в мешке новую дырку.
Шут шел уже, казалось, целую вечность. Темные улицы сменялись не менее темными переулками, а те, в свою очередь, проходными дворами и узкими дорожками, проложенными через свалки. Все тайные дела Манеры Улыбаться в Фли на сегодня были закончены. «Самое время отправляться домой!» – так он сказал, когда вернулся в Конуру, и прибавил: «Ха-ха!»
И вот они направлялись… домой.
Улицы были пусты – за все время пути им никто не встретился, и все же кукла с тревогой ожидала очередных неприятностей. В какой-то момент ее посетила мысль:
«Кажется, мы никогда не доберемся до этого проклятого «Балаганчика»!»
Сабрина принялась гадать, что же случится следом: из какой-нибудь подворотни вылезет злобный громила с ножом и дурными намереньями? Или их захочет для своих экспериментов заполучить какой-то безумный ученый? Или они перейдут дорогу тем, кто не любит, когда им переходят дорогу? Или на них покусятся огромные блохи? Что? Что же еще готовил для Сабрины этот зловредный вечер?..
Гуффин свернул на улицу Сонников, и новые неприятности были уже тут как тут – им предшествовал звук, который принес ветер.
Сперва звук этот напомнил Сабрине рычание собаки – ей уже повсюду мерещилось присутствие Своры, – но всего через пару гуффиновских шагов ей уже начало казаться, что это скрипит на ветру ржавая калитка. Вскоре кукла со страхом поняла, что ржавые калитки не умеют складывать скрипы в слова…
Гуффин, будто подслушав ее мысли, усмехнулся:
– Да-да, дорогуша, это он: хозяин и создатель нашего театра! Ты слышишь голос…
Сабрина в ужасе прошептала:
– Талли Брекенбока…
Что ж, боялась она не напрасно. От одного имени человека, к которому ее несли, веяло могильным холодом и банкой с кривыми ржавыми гвоздями. Даже Фортт и Гуффин отзывались о нем лишь с почтением и покладистостью. А еще она помнила, как отреагировали громилы из «Мокрицы» при одном только упоминании хозяина «Балаганчика». И уж точно ей было не забыть слов Красотки Дит.
Чем ближе шут подходил, тем разборчивее становились слова. Обладатель хриплого голоса тянул, словно душу из тела, подцепив ее крючками, песню…
...Сглупил наш Джек, зайдя в тупик,
Ведь кляп заглушит детский крик!
На голову мешок – и в люк:
Не вспомнит мать тех детских рук!
Пришел ты к нам, попал в страну
Зеркал, портьер и дыма!
Эй, усмехнись, отринь печаль!
«Не проходите мимо!»
Помимо песни, Сабрина различила и музыку. Издалека казалось, что играет карнавальная каллиопа: крошечный взводный органчик – непременный атрибут всякого уважающего себя уличного театра. Но что-то со звучащей мелодией было не так. Она то и дело прерывалась помехами, подчас сменяясь шипением и отвратительным визгом, от которого начинала болеть голова, а руки сами тянулись к несуществующему шарфу или галстуку – затянуть потуже и избавить себя от мучений.
– Тебе кажется, что здесь что-то не так, мой неугомонный друг Фортт? – голосом, преисполненным презрения, спросил Гуффин у пустоты. – Ты прав: что-то не так. А вообще заткнись, ты ведь уже мертв, не так ли?
Сабрина всхлипнула. Ей было невероятно жаль Джейкоба Фортта. Он отнесся к ней с жалостью. Отнесся по-доброму. И именно поэтому сейчас его тело тащило по острым металлическим обломкам, усеявшим дно канала.
Чем ближе Гуффин подходил к «Балаганчику», тем тревожнее становилось кукле и тем ожесточеннее она проделывала новую дырку в мешке. Вскоре та уже стала похожей на очередное окошко.
– Что-то-не-так, – напевно повторил Манера Улыбаться. – Что-то-не-так…
И действительно, что-то было не так.
Шут остановился. Из своего мешка Сабрина увидела довольно широкий переулок, оканчивающийся тупиком. Глухие зеленоватые стены домов по обе стороны от него кренились друг к другу, и создавалось ощущение, будто они с минуты на минуту завалятся.
По переулку полз дым. Гуффин поморщился от запаха гари и вони паленой резины. У одной из стен горел большой костер, сложенный из обломков стульев и прочей мебели, тут и там догорало несколько огней пожара.
«Балаганчик» был разрушен. Целым и нетронутым выглядел лишь один фургончик. Два других лежали на боку, их стены и крыши зияли проломами. От еще двух остались лишь обгоревшие остовы. Жалкие обрывки театрального занавеса, некогда перегораживавшего переулок, валялись на земле, блеклые выгоревшие шнуры плавали в лужах, словно мертвые черви. Неподалеку на одном колесе стояла каллиопа – что-то ее нещадно покорежило: корпус был разломан, трубы помяты и погнуты. При этом она не выглядела так, будто способна выдавить из себя хоть звук.
«Но что же тогда играет?» – удивленно подумала Сабрина и тут же отыскала ответ на свой вопрос. Источником заунывной мелодии оказался бордовый граммофон с треснувшим рогом. Пластинка крутилась, но у нее кусок был отломан – игла подчас сползала с нее и царапала подложку, после чего снова вгрызалась в пластинку, как нищий ребенок в заплесневелую краюху.
«Что же здесь произошло? Ураган? Землетрясение? Нападение?»
Только один человек мог рассказать…
Хозяин уличного театра обнаружился тут же – он сидел (или, точнее, валялся) на горе одновременно промокших и подпаленных костюмов. Колени его торчали в стороны, как у дохлого насекомого, а длинные-предлинные ноги попирали сорванный плакат с витиеватой надписью: «Балаганчик Талли Брекенбока». В первое мгновение Сабрине почудилось, что Брекенбок – вовсе не человек, а выбравшийся из кошмарных городских легенд про мистера Долговязого монстр, но затем она увидела резиновые нашлепки на концах его ног и поняла, что это просто ходули.
И все же
