для тебя — напарник? — спросил с шуткою, да вот только ответ услышать хотелось побольше, чем обычно бывает ради забавы.
Но Варвара схитрила, вопросом на вопрос ответила:
— А кем бы ты хотел быть?
— Пока годится, — произнёс Велеслав, только чтобы от ответа уйти. А может, он и сам пока не знал этого ответа.
[1] В древние времена гвозди ковали вручную — и для строительства, и для подков лошадям. Стоили такие изделия довольно дорого. И то, как Мировид ими пользуется говорит как о благосостоянии, так и о великой любви к работе.
День тот выдался — заглядение! Будто в предание какое попал героическое. Сквозь резные решётки заглядывает в палату праздничную ясно солнышко — и будто бы весь народ золотом раскрашивает.
Стоя перед дверями, думал Велеслав сперва, что смущение его охватит от такой толпы — а нет, наоборот, радостно. Сколько в своей жизни он представлял, что эдак перед князем стоит, щедрые похвалы слушает! А тут смотришь-ты, сумел, добился — так чего стесняться?
Дело, по разумению Велеслава, было не то, чтобы сложное — того же Некраса изловить далось куда как тяжелее — всего-то надо было в нужный час у казнохранилища в тени за столбом схорониться да щуплого парнишку за руку поймать. Но, видать, с нужным часом и не сходилось до сей поры — не целыми же сутками без сна там околачиваться? Очень уж доска Мировидова Велеславу понравилась, приловчиться только надо — и как будто мысли свои перед собой на столе разложил: кто и когда терем дозором обходит, кто казну сторожит, и когда замечают, что оная пропадает...
Сам Мировид обрадовался без меры, что дело, которое уж уж сколько недель как не сходилось, на мелочах спотыкалось, княжий гнев вызывая, наконец разрешилось. Десница воеводы — не чета сотнику! — заслуги помощника себе присваивать не стал, тут же к князю поспешил с докладом.
И вот теперь замешанные в покраже в темнице сидели, суда над собой ожидая, а Велеслав в кои-то веки награду принимал за свои заслуги — не поскупились, цепь золотую на шею пожаловали. Под конец княжеской речи вышла вперёд Варвара да венок рябиновый обережный на голову ему надела. А потом улыбнулась так приветливо, открыто, что аж сердце сладко защемило. Подумалось Велеславу, что вот если бы она ему одному так улыбалась, то он не то что воришку мелкого, серебряный месяц бы с неба достал, не задумываясь.
С исхода лета до самой зимы уж он в тереме жил, да вот что у княжны на уме так и не понял. В Мировидову берлогу она едва не каждый день приходила — надолго не оставалась, но в те короткие часы с нею рядом и работа лучше спорилась, и будто теплее на душе становилось. С Варварой и поговорить в радость, каждый раз уму и рассудительности подивишься, и молчать не тягостно, словно уж целый век её знаешь. И стал Велеслав себя на мысли ловить, что ждёт Варвариного прихода, как весны в лютую стужу.
О знакомстве своём, о поцелуе первом больше не заговаривали. Велеслав как ни пытался — не мог ту ночь из головы выбросить. Интересно, а Варвара? Небось уж и забыла давно. По девке ведь всегда понятно, когда ты ей нравишься — в том Велеслав был уверен, на Прасковью и подруженек её насмотрелся, да и служанок в тереме заодно. А княжна-то похоже и впрямь его напарником считает — помогать приходит, а благосклонности никакой не выказывает. Оно и к лучшему, наверное: ей, одной из всех, не смог бы отказать — и тем самым гнев батюшки-князь на обоих навлечь. Да вот только грустно от этого осознания почему-то...
Воспоминания те быстро перед глазами пронеслись — покуда Варвара рядом стояла. А как отошла, будто из воды вынырнул, вокруг звуки, голоса прорезались. Сам воевода руку на плечо по-свойски положил:
— Ты, — говорит, — молодец! Признаться, когда я узнал, что Мировид привёл юнца, что в десятниках без году неделя, я подумал, что баловство он затеял, не будет из того толку. А оно вона как! Так держать, Велеслав.
Поблагодарил он воеводу за похвалу искренне, да дождавшись, пока тот отойдёт, сам стал к выходу пробираться — с боярами вместе. Время-то как раз обеденное приближалось, опосля наград храбрецу самое то силы подкрепить. Пока нестройной гурьбой до трапезной шли, заметил Велеслав перемену, что с боярышнями молодыми случилась: до сей поры они на него лишь как на служку мелкого смотрели, взгляда не задерживая, а тут словно впервые разглядели, глазами лукавыми из-под ресниц провожают, между собой хихикают, да под родительским присмотром заговорить не решаются.
Но как всё-ж таки славно быть героем! Прямо чувствуешь, что не по случайности за главным столом сидишь, а по праву. Стоит на ком-то из присутствующих взгляд подольше задержать, так боярин важно кивнёт, а боярышня улыбкой одарит — лестно весьма, хоть и проку в том мало. Вот ежели бы Варвара на него эдак посмотрела, как дочки боярские... а она знай себе сестре на ухо что-то забавное сказывает, даже не посмотрит ни разу...
После обеда вышел Велеслав во двор — морозным воздухом малость подышать. Город уж давно снегом запорошило, на свету переливается, под ногами хрустит, лепота одним словом. Скоро зимние гульбища начнутся, чтобы молодое солнце позвать, зиму с почестями в обратный путь направить. Надо что ли сходить будет, редко он теперь за стенами терема объявлялся — разве что родителей проведать иногда...
Вдруг совсем рядом послышались причитания девичьи, кто-то засуетился шумно и бестолково. На свою беду решил Велеслав глянуть, что да как. За углом возле старой берёзы служанки боярышню свою успокаивали, что горючими слезами заливалась, на вершину оной берёзы глядя. А там котёныш махонький, пушистый в ветку вцепился и мяучил жалобно. Увидела его боярышня, глаза надеждою засияли:
— Помоги ты мне, Велеслав. Неужто добрый молодец девушке в беде откажет?
Ну вот как тут сердцу не смягчиться, не подсобить по доброте душевной? Сбросил он шубу с плеча, за нижнюю ветку ухватился, подтянулся на руках — да так до вершины берёзы и добрался. Котёныш, тварюшка неблагодарная, ещё за палец укусил — зубки хоть мелкие, а всё одно больно.
Обрадовалась боярышня, пропажу свою к груди прижала.
— Ох
