так почему бы не начать со старушки.
Я вернулся и уселся за стол на своё место.
— Ершистый какой, — вздохнула женщина и грустно добавила, — мой Вася таким же был.
— Вася это кто? — спросил я из вежливости.
— Внук мой, — вздохнула старуха, — зарезали его сектанты год назад.
— Эти? — удивился я.
— Эти, — она смахнула слезинку и перевела разговор, — у тебя в торбе кое-что находится, что принадлежит мне.
— Что именно? — я, конечно, уже понял, что речь идёт о той зелёной хрени, которую я поймал в иве и из-за которой порвал куртку.
— Ёша, — сказала старуха и улыбнулась от чего её похожее на печёное яблочко морщинистое лицо ещё больше сморщилось.
— Что за ёша? — спросил я.
— Помощник это мой.
— А почему он тогда не у вас, а на иве был?
— Ну ты же сам видишь, что здесь происходит, — развела руками она.
— Видеть-то вижу, — не стал отпираться я, — только не пойму ничего.
— А что здесь понимать, — нахмурилась она, — сектанты у нас орудуют.
— И что?
— А то! — неожиданно зло сказала она, — есть у них один там, Епифан, это проповедник ихний. Вот с него всё и началось. И помощники его тоже. Сперва души все ушли. А потом с людьми незнамо что твориться начало.
— Что именно?
— Да не знаю я! — всплеснула руками старуха в сердцах, — они словно и не люди внутри. Как куклы.
И просительно прибавила:
— Слушай, верни мне ёшу, а? Он тебе все едино без надобности, а я к нему привыкла…
— Что за ёша? — опять спросил я, — я такую ерунду впервые вижу. Души — да, с этим понятно. А вот оно что такое?
— А ты что, думаешь, что в нашем мире, кроме человеческих душ, больше ничего и нету? — заулыбалась старушка, — видно, ты совсем недавно прозревать стал. Да?
— Да, — кивнул я, — меня в трудовой школе током от станка ударило и вот я теперь вижу их.
— А я девкой была, гусей пасла на леваде и в меня молния попала, — кивнула своим мыслям гадалка. — Но мне-то хорошо, у нас в соседнем селе знахарка была, старенькая уже. Она меня к себе в обучение взяла и всё, что знала, передала. А вот ты сам-един, как перст.
Я пожал плечами, мол, что да, то да.
— Слушай, а иди ко мне в ученики? — спросила старуха, — конечно, девка-то оно всяко лучше, но ты силён, так что и с тебя толк какой-никакой будет.
Перспектива получить знания и разобраться во всём этом была заманчива, но стоило бросить взгляд вокруг и подумать, что придётся провести остаток жизни в забитом селе, как сразу наваждение проходило.
Но я вежливо сказал:
— Спасибо, конечно, я бы, может и с радостью, но не могу — есть у меня задание очень важное, — я показал глазами наверх, и старушка охнула:
— Тогда да. Раз так, надо выполнить. Но ты, если сможешь — приходи, я тебя всегда в ученики возьму, даже если девка у меня на то время уже на обучении появится.
— Договорились, — кивнул я, довольный, что всё так интересно складывается.
— А Софроний живёт отсюда сорок вёрст пути, у Чёрной речки, — начала рассказывать старушка, — там деревня недалеко, Заболотье называется.
— Ого, — покачал головой я, — прямо от одних только названий уже жуть берет.
— А от Заболотья надо в лес углубиться, там верст пять, не больше, — продолжила рассказ старушка, оставив мой комментарий без внимания, — там хуторок будет, Чушки.
Я чуть не хрюкнул, ещё лучше.
— А там уже местных спросишь, я точно не знаю, — сказала гадалка, — но где-то там.
— Скажите. А вы души отправлять по месту назначения умеете? — спросил я.
— Никто не умеет, — покачала головой старушка, — бабка Мотря немного умела усмирять их, если злые были, а у меня и половины той силы нету, что у неё была.
— А вы души видите?
— Не всегда, — вздохнула старушка, — только если они сами хотят показываться. Я даже ёшу не всегда вижу. Так вернёшь мне его?
— Верну, — я вытащил куклу и прочёл заклинание с листочка наоборот.
Куклу окутало зеленоватое свечение и ёша вылетел оттуда как пробка и запрыгал по комнате, сердито стрекоча.
— Вот это да! — восхитилась гадалка, — сколько живу, такого ещё не видела!
— Чирикает, как воробей, — удивился я.
— Сердится, значит, — перевела старушка и неожиданно ласково заговорила, — ёша, ёшенька, не сердись, иди сюда, я тебе молочка дам…
Зелёная хрень заверещала что-то и прекратила прыгать. Гадалка встала, подошла к полке и взяла кувшин. Налила полмиски молока и поставила на пол, словно коту.
— Молоко? — удивился я, — откуда? В селе, говорят, всю скотину вырезали, чтобы советской власти не досталась.
— Всю, — кивнула старушка, — но не потому. Скотина она же их чёрное нутро чует. Когда коровы и свиньи начали при виде их бесноваться — вот Епифан и придумал эту сказку, чтобы весь скот селяне порезали. А вот я свою Муську оставила.
— Корова?
— Коза, — вздохнула старушка. — но молока хватает. Сколько там мне одной надобно…
Я сидел и наблюдал, как зелёный ёша подкатился к миске с молоком и сел прямо в неё. Через его прозрачность было видно, как молоко начало резко уменьшаться.
— С ума сойти! — удивился я.
— Это тоже душа, только не человеческая, — пояснила старушка, — ему молоко время от времени нужно. Чтобы силы были.
Мы проговорили с гадалкой всю ночь. Под утро я вернулся обратно в школу. Голова была чугунная, сказывалось, что уже вторые сутки без сна.
Было ещё темно, только-только пропели третьи петухи. К моему удивлению во дворе школы туда-сюда ходил Семён Бывалов.
— Где тебя носит, Генка? — укоризненным шепотом сказал он мне, — Макар там рвёт и мечет. Получишь ты у него сполна.
— Да что такого? — я пожал плечами, — я же вернулся.
— Гришка тоже вон «вернулся»… — вздохнул Семён, — принесли вон из села его. Ни себя, ни людей теперь не узнает.
Гришка лежал на тюфяке в учительской. Глаза его были закрыты, на лице — мертвенная, даже я бы сказал восковая, бледность. Возле него хлопотала Люся, то клала смоченное водой полотенце на лоб, то принималась растирать руки. Эффекта это не давало никакого, но, видимо, так она считала, что поддерживает его.
— Как он? — тихо спросил я.
— Так в себя и не пришел, — всхлипнула Люся. — мы с Нюрой, Кларой и Жоржем по очереди возле него сидим. Парни дежурят во дворе, а мы — возле Гриши.
— А Жорж?
— А он и там, и там, — Люся переменила компресс на лбу Гришки.
— А Гудков где? Он же
