тем, что он обязательно должен кого-то съесть. Ты ведь это понимаешь?
— Понимаю. А дракон понимает?
— Дракон поумнее многих. Нас с тобой в том числе.
На этом она, видимо, сочла вопрос закрытым.
А Дракон слабел. Это стало особенно заметно по тому, что он выходил из своей пещеры теперь не каждый день, а если и выходил, то уходил не слишком далеко. И совсем уже не летал. Тэро смотрел на его крылья и видел, что они стали какие-то совсем сухие, как осенние листья. Сухие и даже трескались по краю.
Это старость, понимал Тэро. Никто не живет вечно, Тэро, наверно, тоже когда-нибудь состарится. Если не умрёт раньше.
Но Дракон не терял интереса к чтению и обсуждению прочитанного, ел с аппетитом, хотя теперь овцу приходилось разрубать на части. И даже требовал, чтобы Тэро рассказывал ему про свою семью и про то, чем Тэро занимался до тюрьмы. Программирование дракон воспринимал как нечто вроде волшебства, но даже сам над своей замшелостью посмеивался.
Тэро было горько и вроде как страшно в ожидании.
Потому что все вокруг ожидали.
Тэро открыл свой календарь и увидел, что до конца срока ему осталось полгода. Он не хотел, чтобы дракон умирал. Не хотел — и всё тут. Дракон был лучше всех людей, которых Тэро знал до этого. Лучше даже Жозефин.
Но к тому же: если дракон умрёт, например, завтра, отправят ли Тэро обратно в тюрьму? Сосед по камере, Сарго, говорил, что будет очень ждать.
***
Мать написала письмо, сообщила, что подала прошение о сокращении срока Тэро. И что сестра его вышла замуж. И что отец приболел, но ничего серьёзного. Сквозь строки письма проступал стыд. А мать вспоминалась как что-то далёкое и почти ненастоящее.
Плохие сны приходили теперь почти каждую ночь, Тэро почти перестал спать.
Жозефин ничего не спросила, но предложила какие-то таблетки.
Все вокруг продолжали ждать и обсуждали, говорили. Тэро не хотел ничего слышать и ни с кем общаться, но люди не затыкались.
Тэро читал Дракону сказки древних. В сказках царили волшебство и покой.
***
Дракон начал умирать в первый день зимы. Он этому особенно не удивился — он никогда не любил зиму и старался заснуть на эти долгие холодные месяцы. Было здорово проснуться весной, когда солнце уже растопило снег в долинах, листья на деревьях проклюнулись и зацвели ранние весенники. Было здорово потянуться, размять затекшие мышцы и расправить слежавшиеся крылья, выйти из пещеры под радостные крики, смех и музыку. Людям этой планеты зима тоже не нравилась.
Дракон почувствовал приближение смерти ещё ночью, но знал, что сколько-то времени у него есть. Поэтому он снова заснул. Ему больше некуда было спешить. Последние изменения в завещание он внёс ещё месяц назад и сказал об этом Жозефин. Этой женщине он доверял: она честна, сострадательна и компетентна в любом деле, за которое берется. Он уверен в ней и в том, что после его смерти ничего не развалится.
Дракон начал умирать. Но почему-то совсем не боялся.
***
За завтраком царило странное молчание. А ещё на Тэро странно посматривали. У Тэро пропал всякий аппетит от этих взглядов, но спросить, что происходит, было неловко и не у кого.
Тэро быстро доел, взял книгу со сказками и отправился к Дракону. Было холодно, так что вряд ли тот сегодня выходил из пещеры. У входа в пещеру сидела Жозефин. Тэро удивился.
— Иди, — сказала она. — Дракон тебя спрашивал.
И тогда зябкое предчувствие превратилось в понимание.
— Он умирает!
— Да.
“Почему ты так спокойна?!” — хотел схватить её за плечи и трясти, трясти. Но Дракон умирает, некогда.
Тэро вбежал в пещеру. Дракон лежал на огромном своём матрасе (квартира, которую Тэро снимал до тюрьмы, вся бы уместилась на этом матрасе). Он выглядел как обычно, его старые крылья были аккуратно сложены, огромный обогреватель гудел, жарил на полную мощность.
— О, ты пришёл, — как ни в чем не бывало сказал дракон. — Ты прихватил вчерашнюю книгу? Хотелось бы её дочитать.
— Но ты умираешь! — закричал Тэро.
— Все умирают, — спокойно ответил Дракон. — Сегодня моя очередь. Но мне по-прежнему хочется узнать, чем там, в книжке, всё закончится.
Тэро сглотнул слёзы.
— Съешь меня. Тебе надо кого-то съесть, чтобы не умирать. Почему бы тебе не съесть меня?! Я все равно не хочу возвращаться в тюрьму.
Дракон вздохнул — по пещере пошло эхо.
Тэро всхлипывал и никак не мог остановиться.
Дракон снова вздохнул.
— Успокойся. Никого я не ем. Мне это не нужно. Не едят драконы людей.
— Но…
— Не едят. Да, нам нужна жертва. Но не для еды. Жертва нужна, чтобы она сама стала драконом, понимаешь?
— Нет, — Тэро даже всхлипывать перестал. — Не понимаю.
— Это никакое не перерождение. Жертва становится новым драконом, а Дракон… Честно говоря, не знаю. Наверно, исчезает. Или делается человеком. Или сливается с жертвой в одно? Не знаю. Я помню только, как превратился в дракона. Но это было давно, поэтому всё остальное уже забылось. В любом случае, мне это не нужно. Всем положено умирать. Почему я должен быть исключением?
— Ты меня даже съесть не можешь! Что ты за дракон такой!
— Мы вчера остановились на тридцать четвертой странице. Читай.
И Тэро открыл книгу на тридцать четвертой странице.
К двести первой у него почти пропал голос, пришлось шептать. Дракон всё равно к этому времени спал, изредка пофыркивая. Тэро читал. Он всё-таки успел дочитать до конца.
Или надеялся, что успел. Он не знал, когда точно умер Дракон.
Но умер.
Тэро остался один.
***
Жозефин принесла одеяло. Пещеру к ночи, несмотря на обогреватель, выстудило.
Присела рядом и сказала:
— Он упомянул тебя в завещании. Тебе оплатят обучение в университете и, конечно, в тюрьму ты больше не возвратишься.
Тэро ощущал только пустоту, никакого облегчения от того, что не придется жить в одной камере с Сарго.
— Тебя отпустят домой уже через неделю. Слышишь?
— Но он умер.
— Всё будет хорошо. Уже поздно, иди спать.
Тэро не хотел спать. Где-то пели какие-то странные заунывные песни, пахло горьковато-сладким дымом и снегом.
Жозефин выругалась. Потом заплакала.
— Я тут двадцать лет прожила.
В конце концов Тэро ушёл к себе, лег и внезапно для себя заснул.
***
Дракон никогда не хотел жить вечно. Когда-то давно дракон был человеком и вовсе не задумывался о вечности. Тогда он был юн, глуп и напуган.
Потом Дракон стал жить жизнью, полной полётов — и ему снова было некогда думать
