готов отвернуться от своих? — надавила Мартини на совесть.
— Для них я всегда был пустым местом, — с печалью в голосе ответил парень.
— Так себе резюме, — усмехнулась она.
— Так мы партнеры? — протянул он руку.
Мартини уставилась на эту тощую руку этого наглого сорванца. Было в нем что-то сродни ей, может быть отчаяние, безумство? Да какая, впрочем, разница, если от него и впрямь может быть прок.
— «Партнёры» слишком громко звучит пока для нас. Можешь быть моим помощником, — предложила она.
Ерш ощетинился от ее предложения, но все же руку не убрал, поэтому она со всей силы пожала ее, но, прежде чем отпустить, сказала:
— Предашь меня, я сотру тебя с лица Земли, и никто и никогда не вспомнит, что был когда-то такой молодой и милый Ерш.
Голос Мартини был настолько серьезен, насколько это вообще было возможно, и парень знал, что она даже на толику не шутит. На что подписывался, он понимал еще тогда, когда выбегал из бара. Устав от насмешливой роли зеленого паренька в обществе, его тянуло на великие приключения. Мартини была его билетом в большой мир.
Тут они услышали разговор и скрип двери с привычным колокольным звоном: кто-то еще вышел из бара.
— Думаю, нам пора распрощаться, — вынесла свой вердикт Мартини.
Ерш прислушался.
— Да, это же Сидр с Чачей, — пренебрежительно ответил он, с нескрываемым нежеланием расставаться. Было видно, что парень боялся упустить свой куш, — может где продолжим вечер?
Мартини смерила его долгим взглядом. Она была не прочь порезвиться, в конце концов, что в этом было плохого. Ей всегда нравились молодое амбициозное поколение. Был в них этот задор и уверенность, что с годами потом сломает и время, и социум.
— Ты уверен, что не помешает нашей совместной работе? — все не спросила женщина.
— Ничуть, дорогая, — надменно ответил Ерш и уже по-свойски взял ее под локоть.
Мартини засмеялась. Этому парню дай палец, руку откусит. И они пошли в противоположном направление от той сладкой парочки.
Так вернемся же к ним. Чача, выросшая в горах Грузии, обожала такую погоду. Она напоминала ей о родном доме, об уютных вечерах в кругу большой дружной семьи. В связи с чем, в эту самую минуту от нее невозможно было оторвать взгляда! Она распускалась как ночная фиалка, что не упустил из виду Сидр.
— Я знал, что тебе здесь будет лучше, — проговорил он.
Девушка за это и любила его. За то, что за напускной веселостью и в какой-то мере легкомысленностью хранилось чуткое нежное существо.
Чача повернулась к мужчине и провела рукой по его лицу, на мгновение задержавшись на пышных усах. Она знала, что ему это нравится, он так ими гордился. А потом она, встав на носочки, поцеловала его. И было в этом моменте что-то волшебное. Это именно то воспоминание, что остается в глубокой памяти на веки вечные. И даже когда великий Альцгеймер 2 уничтожит все, Чача была уверена, что будет помнить этот вечер, эту погоду и этот поцелуй.
Слегка отстранившись от девушки, Сидр погладил ее по густым прямым волосам:
— Ты устала, не так ли?
— Я не люблю эти сборища, ты же это знаешь, — напомнила она.
— Да, Мартини было лишним, — пошутил он.
Чача улыбнулась.
— Мы не раз о ней еще услышим, — пророчила девушка.
— Да, согласен, в этом вся она.
И в таком русле продолжился их разговор до самого дома. Со стороны они казались неприметными и такими простыми. И никто из мимо проходящих не замечал, что это всеизвестные Сидр, корнями своими уходящий еще в Античность, и мудрая Чача, что была так крепка на глубокие мысли.
А жили они мирно в столь же непримечательном доме, заросшем диким виноградом и яблонями. И был он настолько же мил, насколько вы можете себе его представить. Наверное, всему этому способствовало воспитание девушки, а может и внес свою изюминку и Сидр, но итог один: это был их маленький Эдем, где они были счастливы вместе вот уже не один год.
А теперь на минуточку вернемся обратно к бару, откуда сначала вышел высокий худощавый мужчина в баварской шляпе и костюме тройке, что так галантно попридержал дверь, из которой кокетничая и заливаясь как свиристель, выпорхнули две женщины средних лет, которые никогда не принимали свой возраст за чистую монету, ибо в душе они считали себя юными аристократками. А замыкал эту компанию ковбой со всеми присущими атрибутами, то бишь в шляпе с согнутыми краями кверху, шейным платком и в кожаных ковбойских сапогах.
— Коньяк, а Вы и вправду как-то застрелили кабана в лесу аж с полсотни ярдов? — изящно беря за руку англичанина, спросила Красное Вино.
— Боюсь, это было слишком давно, чтоб вспоминать это, — скромно ответил мужчина.
— Ну это же столь волнительно! — восхитилась все же им женщина, возможно даже переигрывая.
— У старины весьма меткий глаз, — похвалил его друг.
— Да брось ты, Виски! Не мне с тобой состязаться, — отмахнулся Коньяк.
— Вам в какую сторону, дамы? — перевел русло в другую сторону Виски.
— А вам? — вопросом на вопрос ответила Белое Вино.
Мужчины переглянулись, и если бы женщины были куда более внимательны, то заметили бы этот взгляд, что говорил: «Видимо, они так просто от нас не отстанут».
— Эм, нам с утра с дорогу, поэтому мы планировали попасть в наши номера, — имея ввиду гостиничные, попытался все же «сбежать» Коньяк.
— О, мы у вас надолго не задержимся, — сообщила Красное Вино, — правда, сестра?
— Конечно, нет, что вы! — закивала женщина в ответ, отчего двусмысленно хохотнул Виски, но дамы не придали этому должного вида.
— Что ж, — сдался англичанин, — как таким красавицам откажешь.
Лица сестер зарделись и расплылись в широченной улыбке. Они были уверены, что вечер сулит быть куда веселее и перспективнее, чем они даже ожидали несколькими часами назад.
Едва это «квартет» скрылся за поворотом, как из бара вышел пожилой старик и совсем уж молоденькая японочка. Но пусть вас не обманывает их внешний вид (совсем как дело обстоят со всеми нашими героями) юная леди была весьма с богатым прошлым, как и добродушный старик повидал не мало битв.
— Как надолго ты в наши края, дочка? — по-отцовски спросил Самогон.
— На пару дней, — кротко ответила девушка.
— Скучаешь по дому? — поправляя усы, поинтересовался старик.
— Да, особенно по тишине нашего сада, — поностальгировала Саке.
И они замолчали на добрые пару минут, пока Самогон не произнес.
— Я тоже скучаю по России. В особенности при ее царском правлении. Было что-то прекрасное в это время: простота народа, их доброта. Даже
