Земля мечты. Последний сребреник - Джеймс Блэйлок

по камню в высокие ставни сарайного чердака, а Скизикс еще позвал Джека по имени – прокричал шепотом. Но, по правде говоря, нужды в таких предосторожностях не было, поскольку фермер Уиллоуби наверняка в это время храпел у своего стакана размером с пинту, а если бы и не храпел, то все равно не обратил бы на них внимания. Но ночь стояла темная и ветреная, полная дурных предзнаменований, и Скизиксу хотелось, чтобы все шло по правилам.

После полудюжины камней ставни открылись, и в окне появился Джек. Они увидели, что на столике рядом с ним горит свеча, а темный цилиндр его подзорной трубы отбрасывает темную пляшущую тень на его лицо и открытый ставень напротив. В руке Джек держал книгу, а когда увидел, кто его зовет с лужка внизу, помахал им книгой, а потом исчез внутри, наверно, отправился за свитером и курткой.

Через минуту он снова появился в окне, закрепил металлические крючья своей веревочной лестницы на подоконнике и сбросил тетивы вниз, а потом и сам мигом спустился, как моряк по трапу. Потом он взялся за один канат, приподнял, потряс им, и крючья соскользнули с подоконника, и вся лестница оказалась на траве. Джек свернул ее, потом отбежал, забросил в дверь, которую потом запер на большой засов. Скизиксу нравилась идея Джека выходить через окна, хотя рядом была дверь. И еще ему пришлась по душе идея читать при свече. Джек, конечно, вполне мог воспользоваться фонарем, но это было бы не то же самое. Либо делай дела правильно, либо ложись в кровать. Что толку рассуждать про здравый смысл, да и вообще про все здравое, если уж об этом пошла речь.

Скизикс оказался прав, говоря о старике Уиллоуби, который, как сказал Джек, вряд ли проснется до утра, а потому не будет тосковать по своей телеге. Через десять минут она уже грохотала по дороге, а они втроем сидели, вклинившись на деревянное сиденье, направляясь к бухте сквозь темную и безмолвную ночь. Небо к тому времени горело множеством звезд, затуманенных рваными облаками, и напоминало драный занавес, полощущийся в открытом окне комнаты, населенной светляками.

Лунного света едва хватало, чтобы видеть, чем они занимаются. Пиблс мог различать контуры кипарисов, согнутых и скрюченных, словно какие-то загнанные существа, которые, вполне возможно, выползли из свежевскрытой могилы перед ним – той могилы, которую он выкопал сам, измозолив до крови руки. Деревья стояли на границе кладбища, где оно упиралось в холмы, самые дальние могилы исчезли давным-давно под путаницей ягодных зарослей и листьев лимона, их наклонные надгробья потерялись под мхом и лишайником. Серебристого лунного света все же хватало, чтобы отбрасывать на землю тени. Луна висела над горизонтом, и тени недавних надгробий тянулись по траве, образуя строгие черные прямоугольники, отчего парнишке, когда он поворачивал голову, казалось, будто все могилы открылись и все они пусты.

Он облизнул руку, неосознанно наслаждаясь медным привкусом крови, но при этом чувствуя себя так, будто он участник ночного кошмара из разряда тех, в которых ты не осмеливаешься шевельнуться из страха спровоцировать что-то и, может быть, оказаться замеченным тем, чем тебе очень не хотелось бы оказаться замеченным. Но ветер, задувавший с гор на восток, вонзавшийся в его загривок и морозивший его пальцы, не имел ни малейшего сходства с ночным кошмаром. В кошмаре ты не ощущаешь никаких дуновений, а этот ветер он чувствовал. И в кровати он не мог проснуться, не мог повернуться в другую сторону и увидеть что-то еще с закрытыми глазами. Но в этом было что-то упоительное – в витающей где-то рядом смерти и темноте.

Он с тревогой посмотрел на кипарисы. Он мог вообразить, что за этими покореженными сучьями, стоящими внаклонку пнями, за треском ветвей под напором ночного ветра скрывается что-то угрожающее. И полностью закрыть глаза он не мог. Глаза его понемногу перемещались туда-сюда. Он видел что-то краем глаза – видел то, чего не должно было быть здесь, понимал, что для обретения уверенности он должен смотреть на них прямо. Тут было плетение ягодных кустов, чуть ли не сверкающее в лунном свете, оно смещалось на ветру, как нечто отвратительное из лесной чащи, состоящее из листьев и прутков, ползущее дюйм за дюймом в сторону кладбища и дышащее на ветру, словно скорбя о каком-то умершем.

Больше всего он боялся того, что они могут найти в гробу. Тело лежало там уже почти двенадцать лет. Он слышал, что волосы у мертвецов продолжают расти даже после того, как кости высохнут, станут хрупкими и старыми. Время от времени, когда вода в реке Угрёвой поднималась, она вскрывала могилы на склоне холмов, и у скелетов, уносимых под постукивание мослов мутными речными потоками к морю, были волосы, ниспадавшие на их плечевые кости, и в путанице этих волос виднелись всевозможные финтифлюшки, с которыми хоронили покойников.

В это время раздались слова проклятия и скрежет лопаты о металлические ручки гроба, а потом ее царапанье по сосновым доскам. На человеке, стоящем перед ним по пояс в могиле, был черный плащ с манжетами. Его темные и маслянистые волосы ниспадали на плечи. Судя по серому цвету его бородатого лица, он и сам, возможно, был уже неделю как мертв, а потом выкопан и оживлен.

Мальчишка, который стоял, опершись на лопату наверху и полузакрыв глаза, а теперь, когда до гроба докопались, был охвачен ужасом, но еще больше боялся ненавистного человека в могиле. В отличие от лунных теней вокруг них и дыхания существ, переносимых ветром, он был самим воплощением ужаса. Несмотря на его слабость – он словно оголодал, устал и страдал от болезни, – его темные глаза смотрели непримиримым взглядом. Но человек в плаще предложил – разве нет? – Пиблсу нечто, стоящее и этого ужаса, и еще кое-чего.

Человек выругался еще раз, а потом прошипел что-то сквозь зубы.

– Что?

– Я сказал, дай мне лом. Глухой, что ли?

Пиблс ничего не ответил, но подобрал ломик, лежавший в сырой траве, и протянул его человеку, который посмотрел на него так, словно был готов убить его на месте и все дела. Человек снова принялся за работу – подсунул ломик под крышку гроба, после чего послышался треск проржавевших гвоздей, выдираемых из дерева, потом скрежет ломика, когда подгнившее дерево подалось, крышка хрустнула и сломалась. Человек еще раз выругался и ударил закругленной стороной ломика по крышке раз, другой, третий, он молотил и молотил, звук ударов разносился в ночи.