он не разговаривал со мной никогда. Вообще никогда.
– Форнеус, он не в себе, – прошептала Герда.
Он стоял спиной к нам, лицом к городу, его огромный силуэт казался четкой черной тенью на фоне огней:
– Я жду ответа.
– Я ничего не делал, – пробормотал я, не находя других слов. Как будто мне пять лет, и меня застали над осколками хрустальной вазы.
– Ты дал себя убить.
Я так и эдак вертел в голове его слова, пока не нашел ответ:
– Это справедливость.
– Леон, – в ужасе пробормотала Герда.
Микель резко развернулся на краю крыши, его глаза горели, как огни на дальних склонах.
– Ты кто здесь – судья? Я избаловал тебя, как ручную обезьянку! Все эти игры, добро, зло, милосердие… Правосудие…
Я поднялся из шезлонга, и это было, наверное, самое великое, что я сделал в жизни. Потому что мышцы еще не ожили до конца, и я двигался, как гальванизированный труп.
– Я не обезьянка. И я не играю. И я не просил меня оживлять! Меня все равно больше нет! Нет Леона Надира!
Я видел свое отражение в расширившихся зрачках Герды, но ее ужас не остановил меня. Наоборот, я понял, что впадаю в ярость и что я прав в своем гневе.
– Я не просил выкупать меня из рабства! Я не просил меня учить! Я заслужил эту пулю! Это добро! Так должно быть!
– Леон! – вскрикнула Герда. – Ну пожалуйста!
– Это добро, потому что «Семья Надир» теперь превратится в кучу резаной бумаги! – я кричал, наверное, меня было слышно на дороге за воротами. – Это не та Семья, которую я задумал, это пародия, карикатура, кривое отражение…
– Сядь, – прошелестел Микель.
Огни мигали, их свет преломлялся в дрожащем теплом воздухе за его спиной. Пахло мокрой травой и хвоей. Я постоял секунду, а потом мои ноги подломились, и я повалился обратно в шезлонг – оцепенев, будто вспомнив краем сознания темноту и холод городского морга.
– То есть ты не понимаешь, что сделал? – голос Микеля был холоднее самого мощного рефрижератора.
– Я создал «Семью Надир». Думал торговать счастьем. Оказалось, что из-под полы торгую горем… хуже – пустотой, бессмысленностью. Потерянными десятилетиями, о которых сознаешь, что их не вернуть, они растрачены. Это не мой опыт, я слишком… мне семнадцать лет. Это опыт разных людей. Но я все понял, пока пуля летела.
– «Семья… это процесс, – процитировал Микель, и я с ужасом узнал свои интонации. – А процесс порождает опыт. Будут и ошибки, и трагедии. Но люди с опытом жизни в счастливой семье – другие люди. Это добро». Кто сказал?!
– Форнеус, – Герда глотала слезы. – Пожалуйста…
– Я говорю с Леоном. Еще слово – и ты пойдешь мыть машину, Герда.
Далеко-далеко шумела трасса – как огромный заповедный лес. Шелестела вода в автоматическом поливе на лужайке.
– Я сам виноват, – сказал Микель тихо и буднично. – Дал тебе слишком много воли, перестал страховать. Ценил, верил в твою интуицию, выделял среди прочих, привязался к тебе…
Я сидел, глядя на свои кеды, и просто ждал, когда этот разговор закончится. Ведь не может он длиться вечно.
– …И не объяснил некоторых вещей, – ровно продолжал Микель. – Посчитал, что рано, оказалось – поздно… Понимаешь, эта штука, смерть и воссоздание, – традиционный элемент древнейшего магического опыта. Инициация. Она не может быть случайной. Она происходит только накануне главного испытания, перерождения, обретения смысла. А ты не готов к своему главному испытанию, Леон.
* * *
В кабинете Микеля было непривычно пусто – не громоздились книги штабелями, не вертелась модель мироздания, похожая на аквариум с зеленовато-синими рыбами. Я вспомнил, как мы беседовали в этом кабинете самый-самый первый раз, когда он показал мои возможности в этом мире, а я поклялся не применять магию без присмотра – точно зная в момент клятвы, что обязательно ее нарушу.
Он указал мне на стул, а сам уселся в свое кресло, устроился поудобнее. Мне сделалось гораздо неуютнее, чем в нашу первую встречу. Но стало еще хуже, когда он заговорил.
– У меня были педагогические неудачи. Я возвращал ученикам имена, которые они давали мне. Их предназначение оставалось неисполненным, а талант нераскрытым. Там, на дне в нейтральных водах, покоятся горы погубленных талантов. Они токсичны.
Я молчал. Он глянул с недоверием – будто удивленный, что я не пререкаюсь. Вздохнул:
– Будь ты кем-то другим – я бы сказал, что шанса у тебя нет и ты не пройдешь испытание. Но ты настолько… особенный, Леон, что можешь справиться. Есть такая вероятность.
– А что мне нужно сделать? – через силу проговорил я, вовсе не желая услышать ответ.
– А чего бы ты хотел больше всего на свете?
Я посмотрел укоризненно. Мне показалось, что он насмехается, хотя видит, как мне сейчас несладко.
Но он не издевался. Значит, была иная ловушка в этом вопросе, но ответить я был обязан, и ответить честно.
Чего я хочу? Путешествовать с Гердой? Восстановить корпорацию «Надир»?
– Я хочу вернуться домой, – сказал я тихо и внятно. – Восстановить справедливость, вернуть себе доброе имя… снять ложное обвинение с нашей семьи. И наказать убийцу.
Я ждал, что он скажет: именно это твое желание никогда не исполнится. Но он кивнул, сдвинув широкие брови:
– Да, Леон. Так и будет. Ты вернешься.
Я встал. Слов у меня не нашлось, я открывал рот как рыба, заново пытаясь понять, не издевается ли он. Секунду назад мне казалось, что он приготовил для меня кипящий котел, а это подарок, о котором я много месяцев мечтал!
Я увидел себя на улицах родного города, и на пороге своего магазина, и мой черный покупатель в моих мечтах тоже был там. И, не используя ни заклинаний, ни знаков, я превращал его в трухлявый пень, изъеденный жучками… Нет, сперва добивался признания, а потом превращал. Поэтому мэр, и горожане, и моя семья, и все мои предки убеждались, что я невиновен, семья Надир восстанавливалась во всех своих поколениях, и предки были довольны…
– Спасибо, – сказал я от всего сердца. – Спасибо, Микель.
Он посмотрел очень грустно. Я замер: Микель отлично умел насмехаться, злиться, подтрунивать и сомневаться, даже утешать и поддерживать. Он мог выдавать любые человеческие эмоции очень достоверно, но вот грустить он, по-моему, не умел. Этой краски не было в его палитре – до сих пор.
– Микель, – заговорил я растерянно, – а в чем подвох?
– Тебе придется принимать решения, Леон.
– Но я ведь и принимаю решения с детства. Я привык.
– И каждый твой выбор будет менять тебя и определять твое будущее. И будущее других людей.
