обширном крыльце которого дежурили двое мордоворотов с ружьями. Кайл вежливо с ними поздоровался, а я промолчала, придерживаясь легенды.
Вот интересный факт, кстати.
Джеремайя Питерс заявил, что никогда не сталкивается ложью, в смысле, что ему никогда не врут. А сам он совсем не чурался говорить своим… э… последователям неправду. Он обрядил меня в белое, хотя на самом деле я никакого обета не давала. Он рассказал кузнецу про вериги, хотя я не соблюдала аскезу.
Это ли не двойные стандарты? Конечно, это было довольно невинная ложь, но факт оставался фактом.
Он — лжец.
Комната, в которую привел меня Кайл, была обставлена более, чем просто скромно. Кровать, шкаф, в который мне все равно нечего было повесить, стул и небольшой столик у окна. На столике стоял графин с водой и два стакана.
— Отдыхай, сестра, — сказал Кайл. — Пророк призовет тебя, когда придет время.
— Угу.
Я думала, уходя, он запрет дверь на ключ, но он не стал. Я выглянула в коридор, там никого не было. В принципе, я могла бы уйти отсюда прямо сейчас, но куда и зачем? Просто бродить по территории? Они ведь наверняка охраняют внешний периметр, и покинуть общину без разрешения пророка мне все равно никто не даст. А он вряд ли разрешит, ведь, что бы ему от меня ни требовалось, мы с ним еще явно не закончили.
Кровать оказалась узкой и жесткой, но после суток в багажнике и ночи на холодном полу сарая, это все равно было блаженством.
Я поправила подушку и попыталась упорядочить текущие вопросы по их значимости.
Амнезия. Цикл или не цикл? Обнулится моя память или нет? Пожалуй, достоверный ответ может дать только практика, а значит, опять эта чертова неопределенность.
ТАКС или Питерс? И те скоты, и этот не то, чтобы добрый молодец, так чью же сторону мне лучше занять, когда они схлестнутся? Разумнее всего, конечно, было бы воспользоваться этим моментом и потихоньку отползти в сторону, но тут следует быть реалистом. Черта с два мне кто-то даст отползти.
И еще рука… Пока был гипс, вместе с ним была и надежда, что все обойдется, что все заживет и будет, как раньше. Теперь этой надежды не осталось. Бесполезный и не особенно эстетичный кусок мяса, которым я ниже локтя и пошевелить-то толком не могу. А ведь это моя рука. Я привыкла к этой руке. Мне нравилась эта рука.
И нет никакой надежды даже на местного главного целителя и чудотворца, потому что на меня его магия не действует.
От обиды за то, что я стала инвалидом в свои шестнадцать… тридцать лет, на глаза навернулись слезы.
Около полудня за окном включился громкоговоритель, и Джеремайя Питерс разродился очередной своей проповедью, в которой обещал всем покой, счастье, здоровье и кучу приятностей, которые принесет вера. Жаль, что и эта магия на меня не действовала.
Ни счастья, ни покоя я в себе не находила. Да и со здоровьем тоже определенные проблемы наблюдались.
Мне захотелось пить. Привычным движением я скинула ногу на пол, совершенно забыв про «вериги», и чуть не навернулась с кровати. Память тут же услужливо подсунула мне очередной флешбек.
Странная комната с черными стенами и красным потолком. Я одета в что-то черное, блестящее и обтягивающее, и на мне куча цепей. Даже больше, чем сейчас. Я на задании ТАКС, я жду помощи, но помощь так и не приходит. Вместо нее появляется мой похититель и начинает нести какую-то чушь про то, как он будет меня воспитывать и наказывать.
Черт побери, а было в моей жизни хоть что-то нормальное? Может быть, Питерс был прав еще во время нашей первой встречи, может быть, амнезия это не проклятье, а дар? Зачем я вообще пытаюсь что-то вспомнить, если после таких воспоминаний мне хочется то ли помыться, то ли повеситься на ближайшем дереве?
Я налила воды и уставилась на стакан. Там мог быть яд. Снотворное. Возможно, какой-нибудь галлюциноген. Они — сектанты, от них можно ожидать любой гадости, и я буду последней дурой, если стану это пить.
Я выпила воду. Будь, что будет.
За окном дети играли в футбол и бадминтон. Дети выглядели вполне довольными и одеты были совсем не по-сектантски, а как… как обычно. Похоже, их не заставляют работать в полях от рассвета до заката, поливать рис или собирать сахарный тростник.
А когда меня уже позовут на человеческие жертвоприношения посмотреть?
Я вернулась в кровать.
Спать, равно как и общаться с затаившимся где-то в глубине разума Пеннивайзом, мне не хотелось. Несмотря на моральное опустошение и упадок сил, очень хотелось кого-нибудь сокрушить. Агента Смита, например, вместе со всеми его коллегами и лошадьми, на которых они все приехали.
Кайла с Доном и их чертовым пророком, в рот ему кило печенья. Бальтазара Финча, который больше выпендривался, чем делал, и несмотря на все его уверения, в «Континентале» меня все-таки побеспокоили.
Итак, я уже установила, что авария… или какое-то другое событие, которое лишило меня памяти, произошло не тогда, когда мне было шестнадцать лет, а значительно позже. И значит, у меня была взрослая жизнь.
Память, взмолилась я, покажи мне что-нибудь нормальное из моей взрослой жизни. Что-нибудь приятное. Ведь там должно было быть хоть что-то хорошее. Любовь, отношения…
Память услужливо нарисовала передо мной гостиничный номер. Я моюсь в душе, все такая довольная и удовлетворенная, и тут что-то привлекает мое внимание. Что-то вне душа. Скорее всего, какой-то звук.
Я выхожу и вижу Реджи, шатающегося, истекающего кровью и валящегося на дешевый гостиничный ковер. А в следующий момент я вижу его уже в больнице, смертельно бледного, неподвижного, окутанного проводами…
Спасибо, память. Видимо, это и был ответ на мой запрос об отношениях.
Но Реджи, по крайней мере, жив.
И продолжает искать встречи.
Пожалуй, когда он появится в следующий раз, следует таки пойти с ним и выслушать все, что он может рассказать. Если прошлая попытка не отбила у него всякое желание продолжать.
Я попыталась вспомнить, кто он такой и как мы с ним познакомились. Во время нашей прошлой встречи он нес какую-то чушь про экспертизу и мертвых вампиров, но никакого внутреннего отклика его слова у меня до сих пор не вызывали. Я словно наткнулась на стену, за которую не могла заглянуть. Я понимала, что у нас что-то было. Я помнила тот момент, когда его чуть не убили, и у меня было ощущение, что это случилось из-за меня. Но ничего более
