class="p1">К сожалению, в моем случае это не сработает. Интересно, что подумает Лиза, когда увидит меня завтра все с теми же синяками и кровоподтеками? Усомнится ли она в своем пророке или будет думать, что я падаю с кровати в промежутках между его целительными проповедями?
Скорее всего, она просто не будет этим заморачиваться.
Я прикинула в уме. Последняя на сегодня проповедь прозвучала уже после нашего совместного с Питерсом ужина, часов в одиннадцать. Утренняя будет в шесть. Днем промежутки между его обращениями к пастве еще меньше.
И каждый раз, помимо прочего, он говорит про здоровье.
Зачем он так частит? Может быть, дело не только в географической близости к источнику здоровья? Он и воду в сидр молча не мог превратить, так может быть дело как раз в том, что он говорит?
В словах, которые он произносит, и которые должны быть услышаны? В памяти сразу же всплыло три имени.
Фил.
Хэм.
Эми.
Они были творцами. Они могли менять реальность словом. Они могли делать странные вещи, но богами они все-таки не были. Может ли быть такое, что и Джеремайя — тоже творец? Творец, которому не нужна ни бумага, ни пишущая машинка, ни компьютер?
Может быть, его сила — в аудитории. Как он там говорил? «Я нужен им, а они нужны мне».
Поэтому рядом с ним всегда кто-то есть. Поэтому громкоговорители и постоянное бла-бла-бла.
Возможно, слово, сказанное им в одиночестве, останется простым колебанием воздуха. Артисту нужен зритель, писателю нужен читатель, вероятно, и в случае Питерса существует прямая зависимость.
Слишком много «может быть» и «возможно», Боб. Это зыбкая теория, но…
Но сила творцов на меня почему-то не действует, по крайней мере, напрямую. Только опосредованно.
Я попыталась вспомнить еще хоть какие-то подробности об этих троих, но у меня только голова еще сильнее заболела. Имена, внешность, род занятий — это пожалуйста, а вот сообразить, при каких обстоятельствах я с ними познакомилась у меня не получалось.
— У тебя все нормально? — спросила Лиза.
— А? Что?
— Ты вроде как зависла. Стоишь, смотришь в никуда…
— Я задумалась, — сказала я.
Допустим, Питерс не бог, но что это меняет? И вообще, в какой момент человек, обладающий могуществом, недоступным обычным людям, становится богом? Где та грань? Где точка невозврата?
Если он никогда не слышал о творцах, возможно, он на самом деле мнит себя сверхъестественным существом.
И если сила Питерса будет увеличиваться пропорционально росту его аудитории — ведь в общину прибывают все новые члены, да и по штатам он колесит не забавы ради — то так ли уж он неправ? Сегодня он превращает сидр в воду, а завтра сможет одной фразой реки осушать или горы двигать.
И его идея сокрушить теневое правительство уже не казалась мне такой же завиральной как в тот момент, когда я о ней услышала. Что они смогут противопоставить новому богу? Судя по тому, что я здесь, вариантов у них не так уж и много.
ТАКС знало, что его способности на меня не подействуют. Наверное, ТАКС знало и о моих контактах с другими творцами. И чем эти контакты закончились.
Только я вот ни черта из этого не помнила. Когда уже эта клятая амнезия от меня отстанет?
— Вот, опять стеклянный взгляд, — сказала Лиза.
И ее термин оказался точнее, чем мой. Я не просто задумалась, я на самом деле зависла, потому что только в самый последний момент краем глаза успела увидеть, как из окна за спиной Лизы в туалет проскользнула длинная черная тень и чем-то огрела девочку по голове.
Увидеть-то я успела, а вот среагировать — нет.
Тень скинула темный капюшон и повернулась ко мне лицом.
— Ты охренел детей по голове бить? — спросила я.
— Я ж только оглушить, — смутился Реджи. — Чтоб под ногами не путалась.
Я присела на корточки и осмотрела голову Лизы. Крови не было, но шишка на затылке уже начала надуваться. Конечно, утренняя проповедь ее исцелит, но до этого девочку ждет несколько неприятных часов.
— Чем ты ее ударил?
— Стопкой десятицентовиков, упакованной в носок.
— Ты охренел детей десятицентовиками по голове бить?
— Носок довольно толстый, — сказал Реджи. — И потом, у меня не было времени рассматривать, ребенок передо мной или просто низкорослый сектант.
— Ну ты, конечно, красавчик.
— Черт побери, Боб, я вообще-то тебя спасти пытаюсь.
— Это отлично, но и головой тоже надо думать, — сказала я.
— Ты знаешь, где она живет?
— Нет.
— Что ж, — Реджи взял Лизу под мышки и осторожно затащил в дальнюю туалетную кабинку, усадив в углу и положив ей под голову полотенце. — Жаль, конечно, что так получилось, но жить будет.
— Как у тебя все просто.
— А я люблю, когда все просто, — сказал он. — А теперь просто пойдем со мной. Надеюсь, теперь-то ты возражать не будешь.
— Мне надо подумать, — заявила я.
— Ну вот, началось, — он закатил глаза. — О чем тут думать? Сходи в свою комнату за обувью, или давай вместе сходим, потому что босиком по полям ты далеко не уйдешь, потом я поищу кусачки побольше и давай убираться отсюда.
Реджи был одет во все черное. Черные джинсы, черная куртка, черные ботинки. На поясе у него висел нож, за спиной — меч, куртка очень характерно топорщилась под мышками, намекая на наличие в его арсенале и огнестрельного оружия. Носок с десятицентовиками он успел убрать в карман.
Он протянул мне ладонь, и я коснулась ее левой рукой, в надежде, что тактильный контакт принесет новую порцию воспоминаний, но это ни черта не сработало. Память возвращалась без всякой системы, только тогда, когда она сама этого хотела.
— Прости, — сказала я.
— За что?
— Я подумала, — сказала я. — И я с тобой не пойду.
— Что значит, ты со мной не пойдешь?
— Ну, ты же не дурак, — сказала я. — Должен понимать, что это значит.
— Боб…
— Реджи, — сказала я. — Я знаю, что у нас с тобой были какие-то отношения, и мы наверняка что-то друг для друга значили, хотя я и не помню подробности. Я понимаю, что ты желаешь мне добра, что ты пришел меня спасать и все такое, и я это ценю и очень тебе благодарна, и я знаю, чем ты рискуешь, появляясь здесь. Но я с тобой не пойду.
— Почему?
— С тех пор, как я проснулась, а это было не так уж давно, все только и делают, что куда-то меня тащат и что-то от меня хотят, — сказала я. —
