Злость верхом на обиде подначивала воображение — схвати клинок, бей наотмашь! В живот, шею, по ногам, как умел почти всю свою жизнь...
В воображении было мягко, в воображении было легко. Я выдохнул, оставив гнилую затею. Чего я этим добьюсь? Она же только получит еще больше удовольствия от моего унижения.
Клинок торчал из чёрной, мрачной, но уже неживой туши душееда. Я прищурился, ещё толком не понимая, что вижу. Убитая тварь царапала взор, сбивала прочь тщету уныния, заставляя голову — работать.
Матери Тьме это не понравилось. Нахмурившись, она заставила покойниц окружить меня со всех сторон. Ольга и Мирами ластились ко мне, как и прежде, будто были живыми — мне казалось, что их холодные руки выворачивают мою собственную душу наизнанку.
Словно стая испуганных ворон, они бросились врассыпную сразу же, едва повелительница Тьмы вновь нависла надо мной, швырнула меня к трупу мальчишки, ногой наступила на голову, заставив ткнуться лицом в его давно замерзшее, намертво слежавшееся тело.
Вместо крови из него хлынула мгла. Она беспощадно забивала рот, нос и уши, пыталась залепить глаза.
— Ешь, бог! Ешь по маленькому глоточку, глотай тьму — посмотрим, через сколько лопнет твоё естество? Сколько ещё выдержит твоя божественная суть?
Она была права. Равновесие внутри меня отчаянно, теряя один остров здравого смысла за другим, колебалось, но продолжало сражаться.
Это нечестная битва. Мгла, кружившая вокруг меня, говорила что нет, не нечестная.
Напрасная.
Весь мир будто желал мне сказать, что любое моё старание напрасно. Я муха в меду — и сладко, и смертельно. Барахтайся, шевели лапками, жужжи крыльями сколько влезет, а смерть уже свернула газету по твою душу...
Смерть...
Тьма разинула пасть свежего портала прямо в бездыханной туше, ткнув меня в неё ещё раз.
Я провалился в чёрную бездну, что встретила меня твёрдой, жёсткой землёй.
— Я выколочу из тебя всё, что было в тебе от Бога, Владислав. Я убила твоих шлюшек, но ты... ты осмелился мне перечить! Ты станешь лишь бледной тенью себя самого, будешь вечно гнаться за силами былого, — и без того широкая улыбка грозила в любой момент покинуть пределы её жестокого лица. — Будешь вечно смотреть на смерть. Как сейчас.
Орка окружали пустоши. Орка окружали убитые. Орка окружала сама мгла. Он был не просто жив — в дикой, необузданной ярости своего рода он черпал свежие силы. Топор, ведавший и лучшие времена, покрытый шрамами зарубок, в его руках силился вспороть постоянство теней. Он рвал его в клочья, рычал, ещё как будто не понимая, что уже обречён. Что бросить орудие и отдаться на милость всепоглощающему небытию — лучшее, что он сможет сделать теперь.
Просто не быть.
— Бога нельзя убить, Владислав. Нельзя схватить богиню и свернуть ей шею. Нельзя оторвать ей ноги и мокрым куском мяса вывалять в грязи. Сжечь, вывернуть потрохами наружу, поменять местами руки и ноги, затолкав голову в промежность. Понимаешь?
Я не понимал. Но видел невозможное своими глазами.
— Смерть не ходит к богам. Не потому, что боится — просто незачем. — Мать Тьма развела руками, будто приветствуя в своём царстве. — Но когда у Смерти слишком много работы, она забывается. Забывает, что незачем, перестаёт видеть разницу между смертным и бессмертным. И тогда подобные тебе становятся слабы и уязвимы. Мне хотелось, чтобы ты знал об этом, прежде чем на пару с отчаянием твоё воспалённое сознание охватит ещё и безумие. Ты погубил бесчисленное количество людей, которых привёл. Ты убил тех, кто дарили тебе свои любовь, нежность и тела. Не я. Только ты. Знаешь, ты не стал моей игрушкой — ты всегда ею был.
Повисло молчание. Она ждала, что обуянный злобой, я брошусь на неё в очередной тщетной атаке.
Вместо этого я видел другое.
Орк резал тьму. Его топор кромсал подступающие к нему тени, заставляя их маслянистыми комками бухаться ему под ноги.
Нельзя разрезать тьму ножом, люди этого не могут, только боги.
Но это был просто орк.
— Ты слышал, Владислав? — моё молчание заставило её насторожиться. Опасения — младые и беззубые, ещё только собирались стать худшими, когда я посмел сбросить с себя объятия мёртвых богинь, выпрямляясь в полный рост.
Она атаковала ещё до того, как поняла исходящую от меня опасность, за миг до того, как я позволил себе насмешку — не над своей ничтожностью, а над ней. Над Тьмой.
— Захлопни! Свой! Поганый! Рот! Мальчишка! — взбешённая моей выходкой, она низверглась на меня всей своей мощью — я поймал её за руку, резко дернул на себя. У меня не осталось сил меня прежнего — будто ей и в самом деле удалось выколотить из меня бога. Но кое на что я всё ещё был способен.
Я схватил её за струящиеся, готовые выскользнуть из моих рук склизкие волосы. В лицо мне пахнуло слежавшейся мглой. Я вырвал из них клок, тут же, к её удивлению, сунув его себе в рот.
Мне нужна была Тьма. Желательно — вся.
Она смотрела на меня с непониманием. Последнее пробуждало в ней самой тот самый ужас: блюдо, что она привыкла подавать другим.
Я позволил себе уже не усмешку — смех. Взбешённая, будто базарная баба, вытаращив зенки глаз, она с диким криком вновь ринулась на меня.
Теперь ей уже не хотелось играть со мной, теперь она жаждала лишь моей смерти.
Я чуял, как внутри меня растут силы. То, что я подавлял в себе, с чем боролся стало новым топливом моей мощи. Я извернулся, растворился перед самым её носом, заставив схватить лишь мерзкую вонь дыма, чтобы оказаться за её спиной. Пятками врезался в неё, заставив потерять равновесие. Словно мешок, она покатилась по пыльной земле пустошей. Я из бога равновесия обратился в хищного, давно страдающего от голода зверя. Будто каннибал, я впился зубами в её плоть, отрывая смачный кусок, перемалывая его меж зубов.
Теперь она уже не была столь самодовольна. Испуганной девчонкой смотрела на не зарастающую рану и не могла поверить.
Не могла понять...
В моих руках появился клинок, я в один прыжок оказался перед её лицом, вспорол брюхо. Меч изменился, превратился в дубину, врезавшуюся в её зубы, раздробившую лицо. Отскочив от воющего чудовища, я ответил копьём — легко, словно дротик, оно слетело с моих рук, пробив Повелительницу Тьмы насквозь.
— Ты... я не... понимаю! — от этих ран она медленно, но оправлялось. Повреждённое тело утратило былую резвость, неохотно
