поднятыми вверх уголками, и Матвей с интересом рассматривал башенку в виде пагоды – раньше он видел ее только на фото в интернете, когда составлял план свидания.
– Это был тысяча восемьсот девяносто пятый год. В Москве ожидали приезда сановника из Пекина на императорскую коронацию. Господин Перлов специально изменил внешний вид и обстановку магазина, чтобы соответствовать его вкусам. Таким образом он рассчитывал сделать сановника своим гостем и заодно заключить несколько деловых сделок. Только подумай, все было доставлено прямиком из Китая. Над входом было название торгового дома, – она протянула руку, показывая нужное место, – а внутри хозяин представил свою коллекцию китайского искусства. Он очень любил фарфор. В нем чай быстро нагревается и медленно остывает.
– И что сановник? – спросил Матвей. – Ему все понравилось?
– Остановился в доме его племянника, – сочувствен-но пожала плечами Фаина. – На нынешнем проспекте Мира. Господина Перлова успокоило то, что позже этот магазин стал самым популярным в городе. Я расскажу ему, что побывала здесь, – думаю, он обрадуется. Посмотрим, продают ли там до сих пор его любимые сорта.
К тому моменту как они вышли из магазина и отправились домой, нагруженные покупками, Матвей снова чувствовал легкий голод, а в голове перепуталось несколько десятков названий чайных смесей и купажей. У него еще никогда не было таких длинных и насыщенных свиданий, но он очень надеялся на повторение в скором времени. Страх Фаины становился все слабее, а интерес к окружающему миру рос. Они с продавщицей обсудили едва ли не каждый вид чая, представленный на витрине, получая от этого одинаковое удовольствие, а другие посетители внимательно прислушивались к ее рассказам об истории дела Перловых.
Следующие дни были посвящены укоренению роз. Под ее руководством на кухонном окне выстроилось пять саженцев под полиэтиленовыми пакетами, и оставалось дождаться появления первых листочков. Матвей осознал, что ему понравилось ставить подобные эксперименты. Возможно, подумал он как-то вечером, однажды они начнут разводить и кухонные травы вроде базилика или петрушки – после роз остальное должно быть не так сложно.
– Матвей? – позвала его Фаина, вырывая из раздумий. – Я должна сказать тебе кое-что.
– М-м-м? – рассеянно отозвался Матвей, поднимая взгляд от телефона с открытым рабочим чатом. Ее голос звучал ровно, но за месяцы совместной жизни он научился распознавать в нем напряжение и встревожился.
– Я поняла, что с того момента, как открыла тебе правду, мы не успели обсудить одну вещь.
– Какую? – Он отложил телефон и выпрямился, взяв ее за руку. Пальцы Фаины крепко сжали его, и она сказала ему со всей серьезностью:
– За время жизни с тобой я почувствовала, что меняюсь. Мне проще находиться рядом с людьми, и мое сердце снова бьется. Но одна вещь останется неизменной. Матвей, я не смогу дать тебе детей.
– Я понимаю, – спокойно ответил он. – Я помню, что ты мне сказала в нашу первую ночь.
Фаина изучала его лицо так пристально, словно он вдруг заговорил на другом языке.
– Хорошо. – Она кивнула самой себе, на мгновение отводя взгляд. Посмотрев на розы, будто они могли придать ей сил, она медленно продолжила: – Я всегда хотела только одного – чтобы ты был счастлив. Поэтому… я посчитала нужным сказать тебе, что если когда-нибудь ты захочешь обзавестись семьей, то я не буду мешать.
– О чем ты говоришь? – Матвей не заметил, как встал на ноги, сжав кулаки. Воздух в комнате стал холоднее и тяжелее.
– Я хотела прояснить это сразу, чтобы у нас не возникло недопонимания. И напомнить, что, если что-то случится, я не смогу ничего изменить, как бы мне того ни хотелось. И еще прошу о честности: скажи мне сразу, если примешь решение с кем-то сойтись.
Она повернулась к окну, и на ее лице застыла холодная, пугающая мраморная маска, о существовании которой он был рад забыть. Они никогда не обсуждали его прошлые так называемые отношения, и со дня Бала любви он вообще забыл о существовании других женщин.
– Я ничего не понимаю, Фая, – сказал Матвей, чувствуя, как внутри просыпается что-то неистовое и яростное, сродни инстинкту защищать то, что было ему дорого – ее, который взывал к нему из глубины времен. Она лишь прикрыла глаза при звуке своего имени.
– Я много думала о том, что произошло, и о нашем будущем. Возможно, мне просто позволили убедиться, что ты смог вернуться, ты здоров и теперь занимаешься тем, что любишь. Это больше, чем все, на что я рассчитывала.
– Ты хочешь уйти? – спросил Матвей, и от собственных слов у него закололо сердце. Он вспомнил, как путались его мысли после разговора со Львом, когда воздух вдруг стал тяжелым и вязким и он едва мог заставить себя правильно дышать. Сейчас, стоя в комнате, где они с ней так много разговаривали, смеялись и целовались, он чувствовал себя намного, намного хуже.
Пальцы Фаины крепко сомкнулись на браслете, и она повторила:
– Я хочу, чтобы ты был счастлив.
– Я счастлив с тобой.
Он опустился перед ней на колени и коснулся пальцами щеки, надеясь, что она оставит эти мысли. Губы Фаины задрожали, и маска пошла трещинами. Она сжала его запястье, как в тот вечер на пути из парка, когда спрашивала о ненависти и страхе.
– Но ведь я не человек, – ее шепот был страшнее крика. – И тебе это известно лучше, чем кому-либо еще. Моя одежда исчезает, едва я перестаю прикасаться к ней, и это тоже никогда не изменится. Я не сплю, не дышу и не плачу. Мое сердце бьется всего несколько раз в сутки. Я посланница Смерти.
– Я сказал, кто ты, – настойчиво перебил Матвей. – В тот вечер, когда подарил браслет.
– Ты достоин лучшего, – прошептала Фаина. Ее глаза стали почти черными, мертвыми. – Самого лучшего, что есть в мире.
– И почему ты считаешь, что речь не о тебе?
Ее пальцы сжали его руку сильнее, но он даже не поморщился.
– Когда-то давно ты сказал мне, что видишь во сне дом, который для нас построишь, – заговорила она, с нежностью и горем, бремя которого ее душа несла все это время. – Это был бы большой дом, для нас и нашей семьи. В твоих мыслях было столько планов и надежды. Я очень хотела подарить тебе детей, но прошел почти год, и ничего не получалось. Ты не огорчался, говорил, что они просто ждут, пока мы поженимся, а я пока что полностью принадлежу тебе. Но нам было почти двадцать, у многих наших ровесников уже были семьи. Я боялась, что из-за этого буду тебе плохой женой, а другую ты не хотел. Я очень не
