зависит. Поэтому когда его спрашивали, чем занимается его жена, он отшучивался, что я на службе у Вселенной. И мне это нравилось. Собственно, мне не нужно было думать о деньгах, поэтому наряду со "службой у Вселенной" я занималась самореализацией – пыталась рисовать, фотографировала, писала.
– А, Лиза? – испуганно спросила я, когда Эдик усадил меня за стол и разложил передо мной приборы.
– Спит уже Лиза и у неё все в порядке. Из садика забрал, немного погуляли, приготовили тебе вместе ужин. Не переживай.
При этих словах я ещё больше залилась слезами.
– Я плохая мать, – всхлипывая, я причитала о том, как не могу и не умею справляться с материнством и что, возможно, Лизе не хватает меня. Эдик утешал, пододвинув мне полную тарелку борща. Но видя, что борщом не обойтись, налил мне сто грамм "фронтовых". На голодный желудок они сделали своё дело и я, наворачивая борщ, стала рассказывать о своих злоключениях.
Эдик ни разу меня не перебил. Внимательно слушал, прислонившись к стене, теребя свою бороду пальцами. На том месте, где я танцевала со скамейкой, его взгляд стал хмурым. Это означало, что он очень зол.
– Марта! Не торопись отвечать мне, но хорошо подумай и скажи, ты что-нибудь трогала в квартире у этой женщины? – спросил он у меня.
– Нет, конечно… Ботинки! Я выпачкала ботинки и полоскала их в луже у подъезда! – виновато ответила я.
– Хм… Они непременно найдут твои кровавые следы в квартире и в подъезде, и лужу во дворе тоже непременно найдут. Но это ничего не доказывает кроме того, что после убийцы в квартиру заходил ещё кто-то, потому что столько крови натекло не сразу и вряд ли убийца стоял бы и ждал этого, чтобы испачкаться. А твои кровавые следы обрываются в луже. Но меня беспокоит не это. Зачем всё это в принципе было нужно? Возможно, тебя хотели подставить, но что это меняет? Выходить на контакт ты могла бы и из следственного изолятора. Да, милая? – и Эдик подмигнул.
– Очень смешно, – ответила я. – Но ты прав, кто-то мне что-то подсыпал.
– Знаешь, я думаю, тебе нужно отдохнуть, – Эдик взял мои ступни в свои могучие руки и принялся их разминать. – Может, прими ванну и ложись? А завтра, на свежую голову подумаем. Я, конечно, в отпуске сейчас, но попробую пробить у ребят про женщину, которую ты сегодня нашла.
Сидя в ванной, богато сдобренной пеной и аромосолями, я размышляла о том, кто мог в кафе подсыпать мне что-то в чашку с кофе. Может, носатый заходил? И бармен его не заметил. Или эта парочка. Я их даже не разглядела толком. Больше там никого вроде и не было.
Меня вдруг словно дёрнуло током. Бармен… Ну, конечно! Пашка! Я его столько лет знаю. Как говорится, ни одну чашку кофе испила из его рук! Носатый тут ни при чём! Собственно, Пашка и указал мне однажды на него, чтобы отвлечь внимание от себя. Никто кроме него не мог это сделать. Значит, я подошла слишком близко, если они стали действовать грязно и почти открыто.
Выйдя из ванны, я рухнула на кровать.
– Слушай, я думаю это Павел, бармен, – сказала я, залезая под одеяло.
– Я тоже думал над этим. Просто, когда это кто-то посторонний, всегда легче думать плохо, а мы ходим к нему уже пару лет так точно.
– Может, его припугнули, угрожают чем? Хотя, знаешь, он не выглядел испуганным. Напротив, был сама учтивость и приветливость.
– М-да, история… – Эдик присел на край кровати, взял меня за руку и свесил голову.
– Ты хочешь мне сказать что-то не очень приятное? – догадалась я.
– К нам приедет дядя Артур, – вдруг выпалил Эдик, глядя из под бровей, и виновато добавил: – Всего на неделю.
– Нет… сейчас это очень не к месту. У меня работа.
– Не переживай, всё продумано! Я в отпуске, займу его досуг. Он старый совсем, одинокий, хочет пообщаться с Лизонькой.
– Вот почему некоторые люди всю жизнь занимаются собой, а потом с возрастом пристают к чужим детям!? Своих не догадался в свое время сделать…
– О, понесло. Ну не драматизируй. Ты же знаешь, как он любит Лизоньку. Фактически, он её дедушка.
– Да, но он хочет быть слишком её дедушкой. Для воспитания и определения того, что для неё лучше, есть ты и я. А он… Короче, я понимаю, что вопрос уже решен, но учти, если мне что-то не понравится, я на этот раз молчать не буду.
– Ты прелесть моя, – Эдик поцеловал меня в нос. Это был его знак к примирению, когда после недолгих баталий мы находили компромисс. Потом он поцеловал меня в лоб, спустился к щекам, шее. Остановился и, глядя мне в глаза, прильнул к губам. А потом я закрыла глаза и растворилась в его сильных объятиях.
Я вышла из дома подышать свежим воздухом, но опустился такой густой туман, что почти ничего не было видно. Обогнув дом, я повернула за угол и нос с носом столкнулась с бабой Олей.
Я вскрикнула от неожиданности.
Бабуля стояла в бежевом плаще, с гладко зачесанными волосами и торбой в руке. Её лицо, как обычно, ничего не выражало. Она молча махнула рукой и пошла, словно приглашая последовать за ней. И я пошла. "Она мертва, Марта, помни об этом", – сама себе твердила я.
Мы подошли к дому, очень напоминающему мне дом в деревне у моих бабушки и дедушки. Несмотря на густой туман, хорошо просматривался его голубой цвет и белые ставни окон. Баба Оля открыла калитку и вошла во двор. "Шарится так, словно к себе домой пришла”, – нахмурившись подумала я.
Мы зашли в дом… Очень тихий, мрачный и пустой. Посредине комнаты стоял стол, над которым возвышалась дедушкина старая радиола. Я прикоснулась к ней и пальцами стёрла пыль с крышки. За спиной послышались шаркающие шаги, обернувшись, я увидела свет в летней веранде и вышла на неё. Все окна были занавешены бабушкиным любимым тюлем, но за окном стоял такой густой туман, что ничего не было видно. Я подошла к окну и прильнула к нему лбом.
В этот момент перед моими глазами уже с той стороны окна появилось непроницаемое лицо бабы Оли, такого же грязного цвета, как и туман за окном. По стеклу ударила большая чёрная ветка, за ней другая, полетели листья и я поняла, что там поднялся ураганный ветер, который начал выламывать хрупкие двери веранды, а лицо за окном стало издавать дьявольский хохот. Под натиском стихии двери открылись,
