эмоции. Эхо. Чего? Боли? Чувства вины?
– Отец восстановил домик, провел электричество. Там и пропадал. Матушка же занималась усадьбой.
– И вами?
– Мною занимались няньки. Так было принято.
Ник развел руками, будто извиняясь за этот обычай. И вновь же эмоции улеглись. Непонятно. Совершенно непонятно.
– Они и жили так. А дом сгорел из-за короткого замыкания. Погибли многие работы отца. Он был очень расстроен тогда… это уже случилось после того, как матушка… заболела.
– Чем?
– Какое это имеет значение?! – вступилась Уна.
– Извините, и вправду никакого…
Надо будет узнать. Ведь если имелась болезнь, то должны были остаться и записи о ней. Врачи порой на редкость занудны. Собственная медицинская книга Милдред толщиной с ладонь, и чего там только не записано.
– Шизофрения, – Ник произнес это очень и очень тихо. – Не надо, Уна. Все равно узнают.
Их пальцы переплелись. И в этом виделась попытка найти опору. Вот только кому она была нужна? Нику Эшби? Уне?
– И я знаю, что шизофрения передается по наследству. И знаю, что проявляться она начинает после тридцати. Как знаю, что вхожу в группу риска. Впрочем, мой лечащий врач уверен, что тот возраст я прошел и опасаться нечего, но… все равно. Неуютно осознавать, что однажды ты, возможно, сойдешь с ума.
Он не лгал.
И говорил почти равнодушно, точно не о себе, а о человеке по меньшей мере постороннем. Он привык и к мысли о грядущем сумасшествии, и к тому, что это сумасшествие почти неотвратимо. И может ли статься, что, ожидая его, и вправду сошел с ума? Не от болезни, но от ожидания ее?
– Матушка жива. Она пребывает в лечебнице «Литбрехт». Это очень хорошее заведение. Я оплачиваю и пребывание, и компаньонку. И да, я не буду протестовать против разговора с ней. Или с матушкой.
– Вы навещаете ее?
– Нет. Это… слишком тяжело, когда твоя мать считает тебя отродьем дьявола. У нее навязчивая идея. И да, в лечебницу отец ее отправил после того, как она попыталась меня утопить. И да, я это помню. И нет, я не испытываю к ней ненависти. Она больна. И это ясно любому, кто поговорит с ней.
Милдред склонила голову.
Встретиться надо. Порой безумцы в безумии своем весьма последовательны и внимательны, и не может ли статься так, что старшая миссис Эшби знала о сыне что-то такое, что и послужило толчком к ее безумию?
– Завтра. – Ник погладил Уну по волосам. – Я позвоню им завтра.
Томас сидел в углу и изо всех сил старался не уснуть. Вот же… было время, и он сутками держался на ногах. А когда под прикрытием работал, так и вовсе… ночь в клубе, день в компании Дикого Сэма, который, наширявшись, требовал веселья. И не различал ни дня, ни ночи.
Круговерть музыки. Дури. Девиц, от которых воняло выпивкой, потом и той же дурью.
– Ну же, Томми, – она плюхается на колени и трется голым телом, оставляя на рубашке влажные потеки туши и теней. И спешит расстегнуть эту рубашку, и хохочет, когда Томас скидывает ее с колен. Она выгибается в этом смехе, пока тот не переходит во рвоту. Передоз.
Стоп. Сон. Вынырнуть. Сосредоточиться. И оружие убрать. Не хватало еще, чтобы он пальнул спросонья. И без того хорош… герой… зачем он к Эшби полез?
Это и Лука спросил. А спросив, еще и глянул так, что захотелось обморок изобразить.
И вправду зачем?
Что пытался увидеть? Что найти?
…Мастерская.
Манекены. Стружки и инструмент. Запах дерева. Снова сон. Приходится моргать, и Томас встает, чтобы сделать пару шагов. Он приседает, взмахивает руками, пытаясь разогнать кровь. Старый проверенный способ, но почти не действует.
– Ты как? – мальчишка сует кружку с горячим кофе, и Томас делает глоток, почти не морщась, когда кофе обжигает глотку.
– Нормально.
Пить приходится маленькими глотками. Кофе горек. И заварен так, что от горечи горло схватывает. Но поможет. Наверное.
– Спасибо.
– После вмешательства менталиста нормальная реакция, – Джонни возвращается к столу. Он выглядит подростком, который натянул зеленый балахон забавы ради.
Хэллоуин, мать его.
И отрубленные кисти рук на блюде – всего лишь декорация.
– Это не его руки.
– В смысле? – голова тугая, словно мяч, влажным песком набитый.
Как-то Берт сказал, что такой синяков не оставляет. Томас с Джером и нашли старый, набили песком, кое-как сшили суровой нитью. И начали друг друга лупить.
Идиоты.
– Не Майкла, – уточнил Джонни, беря кисть в руку. – Взгляни. Она старая. Очень старая. Ее отрезали пару лет назад как минимум. А потом сняли кожу, высушили…
Как всегда.
– Ага…
Мяч был тяжелым и бил так, что Джер на четвереньки рухнул, правда, затем, чтобы встать и ответить. Синяки же на второй день проступили, темно-лиловые, по всему телу. Мамка так за голову схватилась. А папаша за ремень, будто Томасу и без ремня мало досталось.
– А вот кровь свежая. Ее налили специально. Смотри, он поставил на дно коробки миску, в которую налил кровь. Миску прикрыл доской, а уже на нее постелил бумагу и уложил блюдо с руками.
– Хрень какая-то.
– Хрень, – Джонни поднес руку к носу и понюхал. – В коридоре было темновато. Еще и кровь. Вот и решили, что руки свежие. А вот перстень – да, Майкла… скорее всего… нужно будет проверить номер.
Майкла.
Другие маги не пропадали, во всяком случае, те, которые прошли государственную регистрацию.
– Но я думаю, что это его. И кровь, скорее всего, тоже…
– Тогда почему руки такие?
– Может, Майкл еще жив? И нужен живым. С руками.
Гадать можно вечно.
– Сядь туда, – Джонни указал на кресло, поставленное за дверью. – И закрой глаза. Главное, вспоминать не пытайся, оно само всплывет. А будешь пытаться, так хуже станет.
Кресло манило.
Низкое, уродливое, лишенное ножки, которую заменяла пара кирпичей, оно стояло в самом темном углу. И приглашало вздремнуть.
Ненадолго.
– Чем больше сопротивляешься, тем сильнее откат будет.
– Откуда знаешь?
Джонни колдовал с кровью. Пробирки. Стеклышки.
Микроскоп, появившийся из чемодана. Какие-то еще приборы, видом своим вызывавшие отвращение. Тонкие иглы, нити и проволока. Стеклянные шары то ли с дымом, то ли с жидкостью. Их Джонни развешивал на крючках, а те держались на гнутой палке. От шаров спускались провода, которые крепились под лапой самописца.
– Майкл рассказывал. На самом деле он неплохой менталист, но проходил регистрацию как поисковик. Та грань у него выражена более ярко, особенно раньше. Он уже потом за менталистику взялся, пытался подняться, чтобы попасть в столицу, но тесты на стандартный минимум
