вместе с доспехами. Розовый куст, засохший, выкопали столь бережно, что не оставалось сомнений – попробуют воскресить. Могли бы источник перевезти, перевезли бы… они и пытались. Разбирали каменную купель, осторожно, по кусочку, только вода ушла.
И Лука был в том виноват.
Так ему сказали. А он послал хлыща на хрен и всех остальных тоже. Могут? Пусть докажут. Хлыщ заткнулся. И внимание на Милдред переключил. Нужен ему менталист для выявления остаточных эманаций… да, именно для того.
И никакой другой, кроме Милдред, не подходит.
– Успокойся. – Она поцеловала его в лоб. – Эдисон давно и прочно женат.
– Кого это останавливало?
– А еще у него семеро детей.
– Сколько?
– И любовница тоже есть. Он творческий человек.
Вот-вот, где одна, там и вторая…
– Жена это знает, и они вполне себе живут втроем…
– Извращенец.
– Не без того. – Милдред улыбалась. – Но я не в его вкусе. Скорее он готов позвать ма Спок третьей женой… что? Он на четверть каори, а у них многоженство разрешено.
– Эту вот… он серьезно?
Ма Спок осталась при доме, то ли привязанная к нему узами старой клятвы, то ли просто привыкшая и не видящая для себя иной жизни.
Умная. И молчаливая. Готовая играть в полную дуру, которая понятия не имеет о делах хозяйских. Или имеет, но отчитываться не обязана. Она вызывала какой-то подспудный страх, и не только у Луки.
– Да, он сказал, что чует старую кровь. Это ему интересно. А что до прочего, то в Новом Свете не так много мест, где практиковали жертвенную магию. То есть много, но большей частью старых, уснувших, а это живо… он собирается писать монографию.
Лука проникся. Почти.
Монографию хлыщ пусть пишет, и негритянку ему Лука уступить готов. Негритянка Луке без надобности, а вот от Милдред пусть руки свои подальше держит. Иначе монографию свою будет надиктовывать.
– Он интересно рассказывает… – Милдред задумчиво рисовала на его щеке узоры, и хотелось закрыть глаза, расслабиться, представить, что на самом деле нет никаких бумаг. – Хотя, полагаю, и сам до конца не понимает, что там произошло. Пытается добиться от Эшби разрешения взглянуть на семейный архив.
– А тот не дает?
– Дает… только оказывается, что архив поврежден. Сильно. То ли мыши поели, то ли сырость… записи придется восстанавливать, но, как я поняла, надежды мало.
Что ж, Эшби в своем праве.
Может, оно и к лучшему. Некоторые вещи должны быть похоронены в прошлом.
– Эдисон пытается поговорить с девчонкой. Очень его заинтересовал ее… как она выразилась, бред. О невольниках. Говорит, что среди айоха и других культур встречаются те, кто способен слышать прошлое.
– А она?
– Прячется. Но Эдисон найдет. Его драконы не остановят. Пока он кости исследует… в общем, полагает, что некогда Эшби использовал невольников, чтобы расширить и преобразовать естественные пещеры в лабиринт. А затем принес их в жертву. И получил силу, через которую каким-то образом повлиял на источник. Камень – это концентратор, точка, что удерживала источник. А розы выступали живым проводником силы. Или не проводником? Он и сам не знает. А потому рвет и мечет, что документы плохо хранились и вообще…
Не отказался бы обряд повторить.
А главное, не он один такой. Так что мозги у Эшби все-таки были.
Лука факт сей признал, но легче от того не стало.
– Вот что мне в отчете писать? – поинтересовался он. И прозвучало это на редкость беспомощно.
Милдред же, поцеловав его в лоб, посоветовала:
– Правду. И ничего, кроме правды.
Зима на Драконий берег приходит рано.
Ледок на окнах. Солнце, которое едва-едва светит, и кажется, что оно в любой момент погаснет. Морозный воздух. Леденеющие пальцы и колючки в горле призраком грядущей ангины. От нее спасут матушкины сборы и гречишный мед. И шарф бы помог. Вчера. Если бы я не забыла его надеть, но я забыла и теперь маялась, разрываясь между нежеланием выбираться из-под одеяла и явной необходимостью доползти до кухни.
Том ушел еще на рассвете, а вернется опять за полночь. Я ему говорила, чтоб Лютого попросил, но… Не то чтобы Томас боялся драконов, скорее, подозреваю, опасался своей над ними власти и изо всех сил притворялся нормальным. Чего ради?
Все ведь знают.
Город у нас такой, что все обо всех знают. И к Томасу вдруг уважением прониклись, сделав вид, что давно догадывались о чем-то таком, просто о некоторых вещах не говорят вслух.
Я высунула из-под одеяла руку.
Холодно. Не так чтобы совсем уж холодно. В хижине Дерри было куда хуже, но здесь я привыкла к теплу. И к темному ковру с толстым ворсом. К полкам. К фарфоровым безделушкам, которые принесла матушка, потому что в любом доме должны быть абсолютно бесполезные вещи, и, странное дело, на сей раз они меня не раздражали.
Почти. А тот заяц с барабаном золоченым даже нравился.
Я все-таки выбралась. Зевнула.
Томаса не одобряли. То есть не вообще, а за выбор, который, по общественному мнению, был категорически неправильным. Эшби, пусть и незаконнорожденный, более того, упрямо отрицающий сам факт родства, не имел права связываться с полукровкой. В городе хватало и порядочных женщин.
Как-то слишком уж хватало.
Я пошевелила пальцами. И зевнула опять.
А потом поняла, что неправильно. Пахло свежим горячим кофе, которому взяться было неоткуда, потому что Томас…
Из-под одеяла я вывалилась, дотянулась до стула, стащила рубашку, пусть немного мятую, но тем удобнее. Штаны обнаружились под кроватью. К слову, почти чистые. Носки… с носками сложнее.
– Ты долго собираешься. – Ник Эшби разливал кофе по чашкам. – Пироги остыли, извини.
– Что ты здесь делаешь?
– Кофе варю. Ключ Томас дал. Мне с ним повезло.
И мне.
Я знаю. Правда, молчу, притворяясь, будто живу в этом доме только потому, что в собственном моем жить невозможно, что мне плевать и на ковер, им выбранный, и на цвет штор, и на герань, два горшка которой появились на подоконнике.
А у меня сердце обмирало.
Я понятия не имела, как ухаживать за геранью. Вот столовое серебро, которого, к счастью, пока не было, я умела чистить. А герань… герань живая. И вообще.
– Садись. – Ник подвинул чашку к краю стола. Моему.
Я с самого начала выбрала этот стул в углу. И Томас накрыл его пледом. Я знаю, что тот от матушки и… наверное, стоило бы ее поблагодарить, а лучше заглянуть в гости. На чай. Я даже платье купила, но… смелости не хватало.
Или времени? Или все-таки смелости?
Я села. И кофе взяла.
