рецепт яйца в винном соусе. Только гложут меня некоторые сомнения, будет ли смысл в том, чтобы извести полбутылки вина на соус, которым два жалких яйца поливаются.
– Здесь стало легче. Сперва я никому не говорил о своем возвращении…
Это да. Не говорил. И вообще…
– Первое время я просто спал. Сутками. Просыпался, чтобы поесть, и вновь впадал в спячку. На сей раз без снов. И это было чудесно. Жажда крови тоже куда-то подевалась, сменившись полной апатией. Я просыпался. И лежал. Часами. Выбирался на кухню. Ел, потому что помнил, что есть надо. Возвращался и вновь лежал. Впадал в сон. Просыпался. И так по кругу. Отец заглядывал. По-моему, я стал частью его эксперимента. Он подробно расспрашивал, как я себя чувствую, что и почему. Я отвечал. Честно. Мне было все равно. Приезжала Лаура, но ее не пустили. И отец о чем-то говорил с ней. Полагаю, заплатил, и неплохо.
А я почти все время в пещерах проводила.
– В какой-то момент я стал выбираться к морю. Садился и сидел. Смотрел. Часами. И он нашел меня на берегу.
– Кто?
– Лютый. – Ник улыбнулся. – Однажды я пришел, а он ждал. Сидел, глядел на меня сверху вниз и ждал. И я сказал, что помню его. Я действительно его помнил. А он ответил, что тоже помнит. Не словами. И не мыслями. Но тоже понятно. И мы сидели вдвоем… тогда еще вожаком был Изумруд.
– А потом он постарел…
– Потому что я убил отца.
Улыбка Ника исчезла.
– Но давай по порядку. Лютый заново научил меня жить. Рядом с ним я чувствовал себя целым. И это было странно, будто я просто не понимал, что часть меня отсутствует, а тут она нашлась и все стало правильно. Отец обрадовался тоже. Действительно обрадовался. Сказал, что зря сомневался во мне. Знаешь, я всю жизнь ждал этих слов, а когда услышал, то понял, что мне его признание не нужно. Зато появились кое-какие подозрения… сложно объяснить. Когда семейная сила просыпается, ты все начинаешь воспринимать немного иначе. Мир меняется.
Он потер переносицу.
– С миром было неладно. На уровне ощущений. И когда отец говорил. Как будто фальшивая нота в мелодии… он учил меня воздействовать на драконов. И на людей. Полностью подавить волю я не способен, но вот убаюкать разум или убедить, что рядом никого нет, могу. Мне было несложно войти и выйти. В ту ночь я просто вошел и забрал сумку. Содержимое… я говорил. Деньги переведу на счет, скажем, в качестве свадебного подарка.
– Не нужно.
Деньги все еще лежали в тайнике, и я понятия не имела, что с ними делать. Оказывается, денег у меня и своих хватало, а эти… я не дура, я понимаю, что за нами приглядывают. За всеми нами. И такая сумма не останется незамеченной.
– Ты больше хочешь столовое серебро? – Ник приподнял бровь.
А я огрызнулась:
– Не смешно.
– Совершенно не смешно. Я открою фонд. Если не тебе, то твоим детям они пригодятся.
– У меня нет детей.
– Будут.
– Я не уверена. – Я скрестила руки на груди.
– Хорошо. Тогда в старости завещаешь его кому-нибудь, – Ник не собирался отступать. – В тот год я добрался до дневников. Семейный архив разделен на две части. Первая – общедоступная, там девичьи дневники Патриции, воспоминания предков, описание стран, которые они посетили… Как я понял, раньше поводок был не таким жестким. Какие-то заметки и прочая мишура. Вторая закрыта. И сейчас, к моему сожалению, безвозвратно утеряна.
– Совсем безвозвратно?
– Абсолютно. Увы, плесень не щадит старые документы, а еще и мыши с крысами… остались одни дыры. Но кто мог знать?
Действительно.
– Гордон Эшби искал путь улучшить человеческое тело. Сделать его сильнее. Выносливей. А заодно наделить способностями, которые бы сделали человека равным Богу. Так он писал. Он был сверхчестолюбивой сволочью. Вот только мой отец полагал, что именно таким и должен быть настоящий Эшби.
Я помнила портрет.
Высокомерный? Не знаю. Мне он казался просто странным и даже самую малость смешным. Из-за белых волос, которые лежали на плечах кучерявыми волнами. Теперь я знаю и про парик, и про моду, а тогда…
– При рождении ему повредили позвоночник. Это я так думаю. Он жалуется на частые боли в спине, на горб, который появился в юные годы, на то, что одна нога была короче другой и даже обувь не спасала от хромоты. Дар его тоже не отличался стабильностью, хотя стоит признать, что Гордон Эшби имел характер. Собственные недостатки заставили его искать пути и к исцелению, и к возвышению, и к тому, чтобы доказать всем, что он не жалкий калека. И пути эти привели на край мира.
А горба на портрете не было. Горб бы я запомнила. Впрочем, там Гордон Эшби стоял прямо, слегка опираясь на трость. И эту трость мистер Эшби мне тоже показывал, и даже позволил потрогать серебряного дракона в ее навершии.
– Здесь он сумел договориться с айоха. Он много слышал об их воинах и шаманах, о том, что, искупавшись в драконьей крови, можно исцелиться от всех болезней разом. Людям всегда хочется чуда.
Это да.
И, получив его, люди начинают верить, что чудес много. Что их можно вырубить из скалы, разобрать на кости и вывезти. Для Национального музея, ведь он готов заплатить, а если деньги не нужны, то нужен престиж, и науке без чуда никак. Наука желает понять, почему драконы измельчали и стоит ли опасаться возвращения таких вот гигантов.
– К тому времени айоха изрядно пострадали в схватках с племенами каутов и юрги, которые теснили их с запада. Кауты заключили союз с белыми и получили ружья, а юрги всегда отличались многочисленностью. И устали отдавать соседям своих женщин.
– А драконы?
– С драконами не все так просто. – Ник поднялся и потянулся. – Извини. Спина ноет. Целыми днями с бумагами копаюсь, хочу разделить капиталы. Так вот, удержать разум дракона тяжело. Просто удержать. Усыпить – легче. Здесь шла в ход особого рода магия, но спящий дракон не воюет. А поднять в воздух и натравить на кого-то… для дракона все люди одинаковы. Во всяком случае, сверху. И велика возможность, что, уничтожив врагов, он примется и за айоха. Легенды, конечно, утверждали, что когда-то детям дракона удавалось повелевать чудовищами, но это было давно. Даже шаманы признавали, что ружья куда надежней. Эшби и привез ружья, а еще пару сотен каторжан, которым пообещал новую жизнь взамен на службу. По тем временам
