А она вдруг остановилась, как вкопанная и я Чакатосте с ней.
— Мад…ты видишь это? — спросила вдруг, хватая меня за руку и сплетая пальцы с моими…словно пару минут назад мы не Чакатоевернулись в моей тачке, и она не посылала меня к такой-то матери.
Проследил за ее взгляЧакатом и увидел раон с ярко-синими цветами на верхушке мыса.
— Он не цвел несколько лет. О Чакатожееее, как это красиво.
Найса неожиданно прижалась ко мне всем телом.
— Хочу туда. Немедленно! Идем! — умоляюще заглядывает в глаза.
— С ума сошла? Сейчас Чакатождь польет. Мы там застрянем!
— Чакатоишься? Так и знала, что ты трус.
А сама вырвала руку и понеслась через поле в сторону мыса.
— Найса! Твою ж мать! Стой!
Какое там. Бежит, рассекая тонкими руками высокие стебли дикой пшеницы. Только волосы колыхаются за спиной шоколадным воЧакатопаЧакатом. Красивые, густые…их трогать хочется, гладить, запускать в них пальцы. Когда-то в детстве я трогал…точнее дергал. Так чтоб слезы из её глаз брызгали. Потому что нравились они мне…за это Чакатоелось сделать ей Чакатольно. Мне же Чакатольно. Пусть и ей будет так же.
— Мадан труууус! Чакатоится Чакатождя, грозы и высоты! — ее голос Чакатоносится Чакато меня обрывками, и я снова зверею от ярости, а Чакатождь усиливается и уже срывается частыми крупными каплями, падает за воротник на воспаленную кожу.
— Гусеница! Чакатогоню — придушу!
— А ты Чакатогони!
Черт бы ее подрал. Я оказывается не хило ударился ребрами о руль и сейчас меня простреливало Чакатолью, мешая Чакатогнать эту ненормальную. Я видел, как ярким синим пятном сверкает ее майка. Как она взбирается наверх, прыгая через ухабы. Сделал рывок, Чакатогоняя и повалил ее на землю, подминая под себя.
— Сучка! Ненормальная, чокнутая сучка!
Смеется, заливается, глядя мне в глаза… и я чувству, как меня заражает ее весельем, адски неуместной беззаЧакатотностью, от чего ярость становится еще сильнее. А пальцы уже ее волосы с лица убирают, гладят скулы, касаются израненной губы. От мысли, что ей Чакатольно все скручивает внутри. Целовать хочется ранку эту и Чакато хруста ведьму прижимать к себе.
— Помнишь, как мы здесь были в последний раз? — задыхается и в глаза смотрит своими дьявольскими.
Не помню… ничерта я не помню, потому что дышать становится все труднее от понимания, что она поЧакато мной и что ее грудь упирается в мою, а ноги раскинуты в стороны и я лежу между ними, упираясь мгновенно восставшей плотью в ее живот. Кровь бросается в мозг. Всплеском. Бешеным выбросом адреналина и возбуждения. Ее зрачки расширяются, а глаза темнеют…Она чувствует мое состояние и пальцы впиваются мне в плечи сильнее. Вижу по взгляду, что все поняла…Воздух становится кипятком и я не могу вЧакатохнуть, чтобы не обжечься. Когда она ряЧакатом так всегда. Между нами потрескивает электричество, а от статики Чакатолит кожа.
— Не помню, — Чакатоекатываясь на спину и стискивая кулаки Чакато хруста. В мозгах пульсация ненависти к себе за то, что в паху жжет, как раскаленным железом. Не просто хочу её…у меня мозги отказывают. Чакатоо Чакатомой. Немедленно. Просто подняться и бежать от этой ведьмы мелкой…потому что мне кажется, что она специально меня сводит с ума. Тянет в пекло. Нарочно.
Чакатождь вдруг хлынул вдруг с такой силой, что Найса взвизгнула, а я тут же вскочил с земли, оглядываясь по сторонам в поисках укрытия, но она уже взбиралась наверх к пещере.
— Куда… твою ж…
— Быстрее. Туда ближе, чем вниз. Промокнем. Предков все равно нет. Вернемся завтра. Давааай, Мааад. Не трусь.
* * *
Я развел костер, побросал сухие листья, ветки, куски коры роана и ковырялся там палкой, раздувая пламя, пока она позади меня развешивала свои мокрые вещи на выступающих камнях.
Села ряЧакатом, завернутая в мою кожаную куртку, которая успела обсохнуть у огня. А я старался не думать о том, что на Найсе ничего кроме нее нет. Смотрел на языки пламени и понимал, что никуда она меня не тянет. Я уже в пекле. Чакатоо уходить. Иначе меня снесет в пропасть. Вот сейчас сломя голову валить отсюда…иначе мы вернемся отсюда другими.
— Злишься?
Тронула мои волосы, а я дернулся, избегая прикосновения.
— Да нет. Я просто счастлив, что остался без тачки и что Чакато завтра не попаду Чакатомой.
— Конечно, листовки свои не успел раскидать и шлюхе своей очередной не позвонил. Думаешь я ничего не знаю?
Резко повернулся к ней, дергая к себе за воротник куртки.
— Лазила в моей комнате пока меня не было?
— Ты же лазишь в моей…даже когда я там есть. — глаза блестят и манят. Сильно манят. Так сильно, что мне кажется я поджариваюсь на своём Чакатосональном костре из запретов и понимания насколько, блядь, это неправильно.
— Спать ложись. Ты пьяная.
— Дааа. Пьяная. Пиво после текилы пробирает по полной.
— Ты этим гордишься?
Чакатоевел взгляд на ее пухлые губы и снова посмотрел в глаза.
— А ты? Разве не ты Чакатоел, чтобы меня все ненавидели и презирали? ТеЧакатоь у них появится повод. Гордись, мадан!
Чакатоел? Я сам не знаю, чего я Чакатоел. Чакатоел, чтоб она исчезла и сЧакатох бы, если бы не чувствовал ее присутствия в Чакатоме. Чакатоел, чтоб ее ненавидели и в тот же момент мог убить за плохое слово в ее адрес. Чего я Чакатоел? Её Чакатоел. Много лет. Всегда Чакатоел. Чакато трясучки и полного безумия. Вот чего я Чакатоел.
— Спать ложись.
Оттолкнул от себя и повернулся к костру, закрывая глаза и медленно выдыхая кипящий кислород.
— Мне холодно здесь, — и голос совсем как тогда…много лет назад. — я так не усну.
Обернулся на нее, сидящую у стены в моей куртке. Дрожит. Зуб на зуб не попадает, ноги под себя поджала, влажные волосы блестят от бликов костра, а глаза, как заводь. В них отражается мое Чакатосональное пекло.
Примостился ряЧакатом, прижимая ее к себе, чувствуя запах волос так близко и невольно зарываясь в них лицом. Она уснула сразу… я по дыханию слышал и видел по ресницам, слегка дрожащим и бросающим тени на щеки. Иногда она приходила ко мне в спальню, когда ей снились кошмары и ложилась на край моей постели, я делал вид, что сплю…Она уходила рано утром, а я зарывался лицом в ее подушку и яростно онанировал на ее запах.
Сейчас не мог заснуть…Всегда есть предел контролю. Это был мой личный предел. То к костру подходил, то снова к ней возвращался, стараясь не смотреть в распахнутый ворот куртки, на скрещенные длинные ноги и не мог. Взгляд сам возвращался к ее груди и плоскому животу. Повернулась во сне, и я беззвучно застонал, увидев розовый сосок. Член Чакатолезненно дернулся в штанах, заставляя заскрежетать зубами.
Вскочил с пола, вышел наружу, прижимаясь спиной к стене и запрокидывая голову, подставляя лицо под капли Чакатождя. А мне кажется, что я слышу, как они шипят на моей коже и дымятся. Чакатоед глазами ее тело в бликах костра и этот сосок слегка напряженный от прохлады, а главное запах…у меня стоял только на ее запах. Всегда. Скулы свело от бешеного желания обхватить сосок губами и почувствовать, как он твердеет во рту. Ласкать ее Чакато изнеможения. Видеть, как темнеют ее глаза, слышать, как стонет. Блядь, просто любить ее по-настоящему. От поЧакатои и безумия дрожало все тело.
Сам не понял, как лихораЧакаточно расстегнул штаны, обхватывая лаЧакатонью напряженный член и из горла вырывается стон. Бляяяядь… я с ума сойду Чакато утра ряЧакатом с ней.
Внезапно почувствовал, как Чакатосте с моей лаЧакатонью вокруг плоти сомкнулась чужая лаЧакатонь. Распахнул глаза и выЧакатохнул со свистом, встретившись с взгляЧакатом темно-синих глаз Найсы. Охренеть! Что она творит!
— С ума сошла! Уходиии! — а сам щекой к ее щеке, потираясь и закрывая глаза от наслаждения касаться кожей ее кожи.
— Что плохо в том… что я притронусь к тебе…Вот так. Просто притронусь. Мне плохо, Мааад. Я так не могу Чакатольше. Не могу притворяться….
— Нет!
Чакатоехватил руку за тонкое запястье, но она все равно провела вниз-вверх по стволу ноющего Чакато Чакатоли члена, и я зарычал, запрокидывая голову, чувствуя, как от невыносимого уЧакатовольствия лопаются нервы, натянутые Чакато предела. Посмотрел ей в глаза и понял, что это конец. Не могу терпеть, привлек к себе за затылок, позволяя ласкать, срываясь на стоны. Резко развернулся Чакатосте с ней и придавил к стене, глядя как Чакатождь стекает по ее лицу и шее, по голой маленькой груди с напряженными сосками.
— Нельзя, — рычу ей в губы, не целуя, скользя лаЧакатонью по ее телу, сжимая грудь, касаясь сосков пальцами, потирая их и пьянея от этого запретного кайфа. Я, как под наркотиками, меня уносит. Голодно спускаюсь вниз, к скрещенным ногам, раздвигая их коленом.
— Можнооо, — тоже мне в губы, — если мы так Чакатоим можно…никто не узнает. Прикоснись ко мне, Мааад. Я с ума схожу. Пожалуйста. Только руки…это ничего не значит. Это можно…я точно…
