«Не только об этом тебе надлежит тревожиться, саэрисса Катарина, – грустно шепнул внутренний голос. – Лучше подумай о том, что в этом году тебе начнут искать достойную партию. А возможно, отец уже решил, с каким семейством стоит породниться. И твое мнение вряд ли кого-нибудь заинтересует. Вспомни, как рыдала Марион, когда ее сосватали за саэра Валехио – бледного высокого юношу, который сильно заикается в моменты волнения. Он даже ее руки просил битый час, запинаясь на каждом слове. Да, в итоге через некоторое время сестра смирилась и сейчас кажется вполне счастливой, нянча крохотную дочурку, которая родилась ровно через девять месяцев после обряда, но все равно».
Я гневно фыркнула себе под нос от этой мысли. Не передать словами, насколько сильно меня раздражал тот факт, что меня будут выбирать, как на ярмарке выбирают племенной скот. Увы, при всей любви отца ко мне он вряд ли прислушается к моим чувствам. Нет, конечно, если речь зайдет о нескольких примерно одинаковых кандидатурах, то последнее слово останется за мной. Но, на мой взгляд, это весьма слабое утешение.
Я тяжело вздохнула и тряхнула головой, отгоняя невеселые мысли подальше. Потом, я подумаю об этом потом. В конце концов, сейчас только середина июля. У меня впереди еще два-три месяца безмятежного отдыха, правда омраченного болезнью матери.
Фабион проводил меня почти до самого забора усадьбы. Он всю дорогу молчал, погрузившись в какие-то свои раздумья. Только в той низине, где мы впервые встретились и где на меня опять накатил привычный страх, встрепенулся и принялся настороженно озираться по сторонам. Я невольно ускорила шаг, подумав – а вдруг злобный некромант притаился в засаде где-нибудь у дорожки и ждет тех, кто недавно сорвал его ритуал. Однако мы быстро и без особых происшествий миновали это место, и я вновь погрузилась в невеселые думы о своем, увы, предопределенном будущем.
На границе леса Фабион вручил мне букет и махнул рукой на прощание. Я чувствовала его взгляд на своей спине всю недолгую оставшуюся дорогу до калитки. Интересно, почему он не ушел сразу же? Неужели боится, что некромант может напасть на меня и здесь – в полушаге от родного имения?
Дом встретил меня непривычной тишиной. Первым делом я бросилась на поиски Ольгетты и Ельгии, намереваясь извиниться за свое отсутствие на озере и узнать, не отправили ли на мои поиски кого-нибудь из слуг. А то мало ли. Вдруг уже всех на уши поставили из-за моей затянувшейся прогулки.
Ольгетту я нашла в комнате, отведенной под библиотеку отца. Она протирала тряпкой корешки книг. При виде меня с букетом цветов девушка радостно всплеснула руками, заправила за ухо выбившуюся из косы прядь темных волнистых волос и принялась жаловаться на Ималию.
– Представляете, саэрисса? – обиженно выпалила она, стоило мне только показаться на пороге. – Из-за вашей ссоры с этой старой каргой нам так и не удалось выбраться на озеро! Ималия была так зла, что выместила на нас всю обиду на вашу матушку. Меня отправили убираться здесь, а несчастной Ельгии вручили ведро с тряпками и заставили мыть полы во всем доме!
– Бедные, – искренне посочувствовала я. Немного понизила голос, прежде пугливо обернувшись на полуоткрытую дверь, ведущую в коридор. – Что, Ималия сильно бушевала?
– Да не то слово! – Ольгетта бухнулась в ближайшее кресло, раздраженно откинув пыльную тряпку подальше. Неожиданно хихикнула, видимо вспомнив разъяренную воспитательницу. – Знаете, Катарина, я даже испугалась, что ее удар хватит. Она кричала так, что стекла в окнах дрожали! Обещала выпороть Ельгию розгами за то, что она на вас дурно влияет. А потом вдруг настолько резко побелела, что я подумала: «Неужто в обморок бухнется?» Но нет, к сожалению, обошлось. Раздала нам поручения на весь день, а сама к себе ушла. Мол, голова от всего этого бедлама разболелась.
– Побелела? – переспросила я, невольно вспомнив разговор с Фабионом.
Он рассказал мне, что прерванный ритуал наверняка сильно ударил по некроманту, заставив его пережить несколько не самых приятных минут. Нет, все равно не сходится. Ималия ведь была в доме, что подтверждает Ольгетта. При всей моей нелюбви к воспитательнице нельзя не признать, что ей не удалось бы присутствовать в двух местах одновременно: в лесу около валуна и в доме, ругая служанок. Но тогда почему ей стало плохо? Да не все ли равно? Как-никак Ималии много лет. Возможно, сегодняшние ссоры и скандалы разволновали ее сверх всякой меры. Моя матушка всегда была остра на язык. Она и совершенно здорового человека с легкостью выведет из себя. Сама не раз присутствовала при том, как матушка отчитывала поставщиков продовольствия, если те допускали оплошность или же намеренно пытались всучить тухлятину. Здоровые крепкие мужики бледнели и краснели от ее тихого голоса, некоторые даже ведьмой за глаза называли. Кстати, по-моему, матушку это нисколько не злило, а даже льстило. По крайней мере, когда один из гостей в гневе кинул ей в лицо это ругательство – она аж залучилась от удовольствия.
Раз уж речь зашла о характерах моих родителей, то, полагаю, уместно рассказать и об отце – саэре Алонии. Нрав у него всегда был мягким и незлобивым. Нет, он мог, конечно, раздраженно обругать нерадивого слугу или нерасторопную служанку, мог отвесить и крепкую затрещину. Но быстро остывал и жутко переживал из-за своей несдержанности. Помнится, Иргану он однажды целый кошель медяков подарил, извиняясь за подбитый в ссоре глаз. А меня и Марион отец так вообще баловал безмерно. Прощал нам любые шалости, всегда спасал от матушки, которая на расправу была скора и безжалостна.
Впрочем, я немного отвлеклась. Ольгетта как раз сетовала на то количество работы, которое ей пришлось выполнить сегодня по моей вине, а я между тем рассеянно теребила один из цветков в своем роскошном букете, не обращая внимания, что сыплю оборванные лепестки на только что подметенный и протертый пол.
– Ольгетта, – оборвала я ее на полуслове, очнувшись от своих раздумий. Виновато улыбнулась. – Я, пожалуй, пойду к матери. Отдам ей цветы, пока все их не искрошила здесь.
Служанка кинула взгляд на пол, заметила следы моего преступления и поджала губы. Ее явно не привело в восторг то обстоятельство, что за краткий разговор я успела изрядно намусорить. Однако она промолчала, лишь с тяжким вздохом поднялась и потянулась за тряпкой, смиренно лежащей около книжного шкафа, куда ее откинули ранее.
Я тихонько выскользнула из библиотеки и почти что вприпрыжку кинулась на второй этаж, где находились покои моей матушки. С начала болезни она спала отдельно, чтобы никого не беспокоить своей разыгравшейся бессонницей. Порой, когда я пробиралась мимо ее комнаты перекусить в неурочный поздний час чем-нибудь сладким на кухне, то видела косые полосы света, выбивающиеся из-под двери. Матушка предпочитала долгое ночное безделье заполнять чтением книг. Правда, в последнее время она все чаще жаловалась на болезненную чувствительность глаз к свету, которая мешала ей предаваться любимому занятию.
