– А в газовых пистолетах патроны обычно чередуются, – продолжал солировать Же-рар. – Один шумовой, другой нервно-паралитический. Снова шумовой и опять нервно-паралитический. Ты наверняка шумовыми палил.
– Вот только мнения болонок мы ещё не спросили, – огрызнулся я. – Ну всех бук-вально спросили, а болонок, блин, забыли.
– Сулейман Маймунович, скажите вы ему! Чего он опять обзывается? – обиженно взвыл Жерар.
– А ты не подначивай, – отреагировал справедливый шеф.
– Да я ж ради пользы дела. Просветительство невежд – мой благородный долг. Как старшего соратника, умудрённого опытом многих веков. Как существа, стоящего на неиз-меримо более высокой ступени интеллектуального развития. Как друга, наконец!
– Завелась шарманка, – утомлённо вздохнув, заметил я.
Шеф тем временем поднялся с дивана, коснулся меня пальчиком – и я оттаял. Сорат-ник, умудрённый опытом многих веков, воспринял моё освобождение без восторга. На-оборот забрался ещё глубже под стол. Видимо боялся огрести по шее, энциклопедист бло-хастый. И правильно боялся. После завершения отчёта я всегда испытываю неодолимое желание что-нибудь сломать или разбить. А ещё лучше кого-нибудь покалечить. Такая вот диковинная нервная реакция.
Пока я разминал ожившие конечности, Сулейман вразвалочку прошествовал к сво-ему циклопическому бюро из железного дерева, раскрыл дверцы и вынул рулон плотной белой бумаги. А также обтянутый кожей плоский футляр. Положил то и другое на стол и поманил меня пальцем.
Бумага моего интереса не возбудила, зато коробочка заинтриговала не на шутку.
Размерами футляр был примерно двадцать на тридцать сантиметров, толщиной око-ло трёх. Запирался двумя крошечными медными крючками, в углу виднелась металличе-ская табличка с гравировкой. Какое-то слово. Буквы, кажется, готические. Разглядеть таб-личку толком я не успел, Сулейман откинул крышку.
Внутренность футляра выстилал фиолетовый бархат, а в продолговатых углублениях лежали матово отсвечивающие стальные предметы. Сильнее всего они походили на хи-рургические инструменты или на орудия утончённых пыток. Рядом с коробкой шеф по-ставил стеклянный пузырёк строгой формы, наполненный чёрной жидкостью.
– Что это? – спросил я с некоторой тревогой. «Допрос с пристрастием» из фигуры речи грозил превратиться в пугающее действо. С моим непосредственным участием в ро-ли допрашиваемого.
– Готовальня, – бесстрастно ответствовал Сулейман. – Тушь.
– Какая ещё готовальня? Какая тушь?
– Готовальня золингеновская, тушь паркеровская. Ещё вопросы?
– Зачем они?
– Чертить, разумеется, – пожал плечом шеф. – Ты ведь чертежи запоминал, правиль-но?
– Да не умею я тушью рисовать. Тем более, этими железками. Давайте уж как обыч-но, карандашиком.
– Слушай, Павел, – начал сердиться шеф, – карандашиком ты знаешь, что можешь делать?..
Жерар, судя по счастливому повизгиванию, приготовился ляпнуть какую-нибудь пошлятину, однако мне удалось опередить его. Долгие тренировки не прошли даром.
– Рисовать, – вкрадчиво пропел я.
– Вот именно, рисовать. А мне нужны чер-те-жи! Выполняют их тушью и чертёж-ными инструментами. Инструменты перед тобой. Лучшие, какие я смог достать в этом го-родишке, мир ему и его жителям. Вот циркуль. (Я кивнул: знаю.) А вот мой любимый. Рейсфедер.
Сулейман достал из готовальни инструмент, похожий на тюнингованный пинцет, покрутил имеющееся на боку инструмента колёсико с насечкой и объяснил:
– Разводя и сводя губки, можно добиться требуемой толщины линии. Нам понадо-бятся два рейсфедера. Один для тонких линий, другой для толстых.
– Сулейман Маймунович! – взвыл я, прервав его объяснения. – Но я же не умею чер-тить этими вашими штангенциркулями и тушью. Кляксами всё заляпаю! Кроме того, нужны линейки, угольники всякие…
– Не штангенциркулями, а рейсфедерами, – тявкнул из-под стола Жерар. – А вместо линеек может использоваться рейсшина.
Я двинул ногой, ориентируясь на звук. Удача была на моей стороне. Носок кроссов-ки врезался в мягкое. Бес взвизгнул и заткнулся.
– Ты не умеешь. Умею я, – сказал шеф. – Смотри мне в глаза.
* * *
Смотреть в глаза ифриту – страшно.
И вовсе не оттого, что они похожи на глаза безумца, акульи, змеиные или волчьи. В них не тлеют красные угольки и не плавают вместо зрачков светящиеся черепа. Первое впечатление – это обыкновенные человеческие глаза. Карие восточные очи с поволокой, опушенные длинными ресницами, сводящими с ума дамочек. Но помните правило о том, что первое впечатление часто обманчиво? Глаза ифрита – наглядное подтверждение этого правила. В них растворяешься. Как рафинад в кипятке. Это отчасти похоже на погружение в стену, но только отчасти. Во время транспозиции всё-таки чувствуешь себя индивидуу-мом, хозяином собственного тела и сознания. Здесь – теряешься полностью, попадаешь в абсолютное рабство. Никакого ослушания, никакой лени. Работа на результат, до изнемо-жения, а если потребуется, то и до смерти.
Можете представить, что меня ждало.
Впрочем, где там! Не можете.
…Если ориентироваться по часам, отпахался я за четыре с половиной часа. Если по собственным ощущениям – за добрый десяток. Шею и верхнюю часть спины сводила су-дорога, руки мелко тряслись. Кончики пальцев были густо заляпаны тушью.
Зато чертежи получились чистенькие, без единой кляксы, без единой помарки. Два-дцать четыре идеальные графические работы. Хоть сейчас на выставку. Меньшая часть листов лежала на столе, большая была развешена по стенам. В рамочках, хоть и не под стеклом.
– Молодец, – сказал мне Сулейман и ласково похлопал по плечу. – Быстро управился. Я думал, дольше провозимся.
– А я всегда говорил, что Паша способен на подвиги. Его просто нужно гонять, – зевнув, подхватил Жерарчик. Он лежал на диване, морда у него была заспанная. – Безжа-лостно гонять.
– Пять часов! – просипел я. – Это вы называете быстро?
Сулейман пожал плечами. На его взгляд, обсуждать тут было нечего. Бесу наоборот хотелось поговорить. Он уселся совершенно по-человечески, откинувшись на спинку ди-вана, и плавно повёл передними лапами в стороны.
– А ты думал сколько? Это ж не чёрный квадрат намалевать! Здесь – труд!
– Изуверы, – заключил я, рушась на пол, в мягкие объятия бухарского ковра. – Вар-вары.
Хотелось выразиться значительно крепче, но при Сулеймане распускать язык опасно. Существуют идиомы, за произнесение которых он может этот орган вырвать с корнем. А возможно, и не только этот. Хотя понять, отчего его злят ругательства, связанные с сексом, довольно сложно. Размножаются ифриты вовсе не так, как люди.
