«Я наверняка узнаю тот дом, — сказал он, — хотя и видел его в темноте. Мне поможет пруд, а также низкая дверь: чтобы пройти туда, я вынужден был пригнуться».
Я не стал говорить ему, что миссис Махогани тоже упоминала о пруде и низкой двери.
После полудня, сказав остальным, что нас заинтересовала местная церковь, мы с доктором сели в мою машину и отправились искать приснившийся ему дом. Исколесив всю округу без малейшего результата — короткий день уже клонился к вечеру, — мы наконец наткнулись на ряд домишек, где размещалась старая богадельня. Неожиданно доктор Дилк попросил меня остановиться около них. Он указал на мемориальную доску, висевшую на одном из домиков: она гласила, что богадельня построена неким Ричардом Каруайтеном в память о Филадельфии, его усопшей жене.
«Помните плиту, рядом с которой вы сидели в церкви?» — спросил я.
«Да, — пробормотал доктор Дилк, — из-за нее я тогда простудился. Смотрите, здесь есть дата — тысяча восемьсот тридцатый год. Кажется, она почти совпадает с той, что выбита над их склепом».
Мы заехали в ближнюю деревеньку — отсюда до Верролла было несколько миль — и после утомительных поисков, ибо все было закрыто на выходные, разыскали одного старика, охотно взявшегося сообщить нам то, что он знал о богадельне. Ее основал некий мистер Ричард Каруайтен; на это пошли деньги его умершей жены. Он был бедным человеком, кем-то вроде искателя приключений, женившимся на богатой невесте. Но счастливы они не были. У них все время случались ссоры и размолвки (по крайней мере, если верить тогдашним слухам — старику рассказывал об этом его отец); наконец Каруайтены поселились в большом доме неподалеку от их деревеньки — он цел и по сию пору. Впрочем, похоронены они близ Верролла, так как она была родом оттуда, из старинной семьи… Люди говорили, что вскоре в жизни Ричарда Каруайтена появилась другая женщина, которая подбивала его избавиться от законной супруги; так он, похоже, и сделал, ибо несчастная внезапно умерла, а поскольку любовница Ричарда в то время находилась в их доме и смерть Филадельфии была так удобна им обоим, поползли разные слухи… Но он не женился снова, а умер через полгода после жены, завещав пустить все ее деньги на постройку богадельни.
Доктор Дилк спросил, нельзя ли взглянуть на дом, где жили Каруайтены.
«Он принадлежит одному лондонцу, — сказал старик, — но его хозяин ни разу сюда не наведывался. Кажется, землю будут продавать под строительные участки, а дом снесут; во всяком случае, он уж лет десять как на замке. А не жили в нем, наверно, лет сто».
Не стану обременять свой рассказ лишними подробностями и скажу сразу, что после долгих проволочек нам удалось найти хранителя усадьбы и выпросить у него ключ. Когда мы миновали ее ржавые ворота и поехали к дому, уже совсем стемнело, но у нас были мощные фары и вдобавок электрические фонари. По дороге доктор Дилк попытался восстановить историю Каруайтенов, чью надгробную плиту мы видели в церкви близ Верролла.
«Они ссорились из-за денег, он пытался заставить ее подписать завещание в его пользу; возможно, она слегка захворала от всех этих переживаний — вспомните, что в то время в доме жила другая женщина… да, Филадельфия явно выбрала себе не лучшего мужа. Под рукой у него был какой-то яд, возможно, сильнодействующее лекарство. Он подмешал его в молоко и дал ей».
Тут я прервал его:
«Откуда вы взяли, что это было молоко?»
Доктор не ответил. Тут мы как раз подъехали к старому дому, зловеще маячившему перед нами в полумраке.
«Потом, отравив ее, — продолжал доктор Дилк, шагая к двери, — он горько раскаялся; он бросился на поиски врача, надеясь раздобыть противоядие и спасти жену. Любовница засмеялась ему вслед. Он не мог простить ей смеха в такой момент; он не нашел помощи! Врача поблизости не было. Его жена умерла. Никто не предъявил ему обвинения: его богатство служило как бы гарантией невиновности, к тому же в тысяча восемьсот тридцатом году вряд ли возможно было установить факт отравления — вспомните уровень тогдашней науки. Он не мог ни жениться на другой, ни воспользоваться деньгами; в конце концов он оставил их все на богадельню и умер сам, попросив, чтобы его имя было выбито на ее могильной плите. Отважусь сказать, что он сам наложил на себя руки. Возможно, он так и не разлюбил жену — всему виной были только деньги, эти проклятые деньги, целое состояние, которое он так жаждал назвать своим. Но что, если этот несчастный так и не обрел покоя? Если он до сих пор ищет врача?»
Мы переходили из комнаты в комнату этого угрюмого, пыльного, обветшавшего дома. Доктор Дилк растворил ставни окна, которое смотрело на задний двор, и мы увидели там небольшой пруд; дверь черного хода — мы едва разглядели ее в тусклом свете — была такой низкой, что человеку его роста пришлось бы нагнуться, чтобы пройти в нее. Он ничего не сказал. Мы поднялись наверх.
Тут Каминг выдержал эффектную паузу, дабы подготовить нас к финальной части своей истории.
— Итак, — продолжал он затем, — мы поднялись наверх по основной, широкой лестнице. Доктор Дилк огляделся и нашел другую дверь, отворявшуюся на узкую лесенку к черному ходу.
«Должно быть, это та самая комната», — сказал он.
Здесь не было никакой мебели; на стенах, покрытых пятнами от сырости, висели клочья дешевых обоев.
«А это что такое?» — вдруг спросил доктор Дилк.
Он поднял листок бумаги, ярко белевший на пыльном полу, и протянул его мне. Это был рецепт. Доктор вынул свой блокнот и показал мне, откуда вырвана страничка.
«Этот листок я вырвал сегодня ночью, когда выписывал здесь рецепт. Кровать стояла тут, а вот тут был стол с бумагами и стаканом молока».
«Но вы не могли побывать здесь сегодня ночью, — слабо возразил я. — Замок на двери… и все остальное…»
Доктор Дилк промолчал. Следуя его примеру, умолк и я; затем сказал:
«Пойдемте отсюда».
В этот миг меня посетила новая мысль.
«Какое лекарство вы выписали?» — спросил я.
Он ответил:
«Это очень необычное лекарство — я никогда его не выписывал и, надеюсь, не буду выписывать впредь: средство от тяжелого мышьякового отравления».
— На этом история заканчивается, — улыбнулся Каминг, — и я оставляю вам возможность объяснять случившееся, как вам будет угодно.
Джон Д. Макдональд
ЛЕГЕНДА О ДЖО ЛИ
— Сегодня ночью, — сказал сержант Лазир, — мы возьмем его наверняка.
Мы разговаривали в сыром кабинете здания окружного суда Афалузы, среди низин на юге центрального района Флориды. Я приехал из Лодердейла в надежде раздобыть материал для статьи, которая вписалась бы в ряд репортажей, посвященных войне тинейджеров против мира твердолобых взрослых.
