— У меня последний вопрос, сэр. Мы оба знаем, что Шерлок — душевнобольной, к тому же он опасен для общества. Джеком Потрошителем до сих пор пугают детей, а сколько жертв было до и после этого? Почему бы, наконец, не запереть его в Бедламе? Или хотя бы в небольшой частной клинике, с вежливым обхождением, где ему будет покойно…
— Мы уже пробовали, Ватсон. Помните ту маленькую швейцарскую клинику? Сколько он продержался? Год?
— Да, мы тогда дали маху, — вздохнул майор. — Несчастный профессор Мориарти… Такая нелепая смерть.
— Если бы не его уверенность, что он вернёт разум моему брату, я никогда не согласился бы на это, да мне и не было бы это позволено, — сурово сказал Майкрофт Холмс. — А другого такого специалиста по душевным болезням больше нет.
— Но почему? — взмолился Ватсон. — Ведь вы не просто покрываете безумца и убийцу, вы сделали из него кумира публики. Почему это?
— Вы правы. Мой несчастный брат — ненормальный, более того, он преступник, — тихо проговорил великий человек, — Когда-то я его любил всем сердцем, потом столь же сильно ненавидел, теперь же я несу крест вины и преступления, смирившись с волей непостижимого Промысла. Я вынужден продолжать этот гнусный спектакль, потому что на карту поставлено нечто большее, чем моё положение, моя жизнь и даже моя честь. Больше я вам ничего не скажу, Ватсон.
***
— Интересное дельце, — оживлённо рассуждал Шерлок Холмс, поглощая йоркширский пудинг. — Казалось бы, всё очевидно, а на самом деле — двойное дно. Кто бы мог подумать, что этот мерзавец…
— Струццо? — Ватсон отвлёкся от берикса с анчоусами, чтобы взять ещё вина.
— При чём тут Струццо? Доктор Струццо — честнейший человек. Я имею в виду так называемого отца несчастной девушки. Разумеется, он никакой ей не отец. Я навёл справки. От своих верных агентов в самой пучине лондонского дна я узнал, что человек, чрезвычайно похожий на Эммануила Кросса, был известен в Ливерпуле в качестве посредственного живописца. По тем же сведениям, он не имел систематического художественного образования. Он освоил ремесло, работая рисовальщиком на судебных процессах и набив руку на несчастных преступниках…
— И что дальше? — устало спросил Ватсон.
— Сам по себе он был бездарен, — продолжал Холмс, блестя глазами, — но однажды в грязном притоне, который Кросс регулярно посещал — о, разумеется, он был распутником, грязным распутником! — он заметил девочку, в которой почуял искру гения. Она была гениальна… гениальна… Ватсон, я сбиваюсь с мысли. Она рисовала картины, которые этот мерзавец выдавал за свои. Так он стал великим… и знаменитым… и убил её, не в силах выдержать чувства её растущей гениальности… гениальности… он убил её. За что? Он стал великим… она сделала его великим… кровь, ужас, искра гения в порочном сосуде… Дело можно считать раскрытым. Но есть несколько мелочей, которые не дают покоя. Ватсон, мне нужна скрипка. Немедленно. Она помогает мне думать.
Доктор Ватсон встал и подал Холмсу футляр.
— Как вы отлично знаете, Ватсон, звуки музыки настраивают мой мозг, подобно камертону. Сейчас я сыграю… сыграю… сыграю тарантеллу. Итальянский средневековый танец, размер три восьмых, чаще шесть восьмых. Вы видит связь? Итальянская тема, Струццо. Для человека с рационально устроенным умом должно быть ясно как день, что в итальянец в Лондоне может совершить такое же преступление, которое может совершиться в любом другом месте: в Вестминстерском дворце, в трущобах или у нас под окнами. Тарантелла — стремительный танец, исполняется парами. Парами, понимаете? По легенде, танец изображает судороги человека, ужаленного скорпионом. Понимаете, Ватсон, что это означает? Судороги — символ нравственного падения: прыг-скок, прыг-скок! Скорпион — символ похоти и блуда, в астрологии этот знак отвечает за тёмную страсть к плоти, к уязвлению её жалом срамного уда. Это блудные извивания, Ватсон, вы совершенно правы, вы превзошли самого себя! Скрипку, Ватсон, немедленно скрипку, или я сойду с ума!
— Она у вас в руках, — напомнил доктор.
— Итак! — Холмс извлёк из футляра инструмент, прижал его подбородком и взмахнул смычком. — тарантелла собственного сочинения. Не жду от вас похвал, Ватсон, я знаю, вы не любите моего музицирования… но, может быть, на этот раз…
Воздух комнаты разрезал жуткий щемящий звук. Холмс терзал несчастную скрипку, буквально пиля её смычком и извлекая из струн страшные, потусторонние звуки, исполненные боли и ужаса.
— Вот так, вот так… — шептал он, блаженно улыбаясь, — прыг-скок, прыг-скок…
Скрипка выла.
— Сейчас… сейчас…. — бормотал Ватсон, наполняя заранее простерилизованный шприц лекарством.
Одна струна со звоном лопнула.
— А-а-а-а! — закричал Холмс. — Этот мерзавец Струццо подпилил струны! О, как я был слеп! Ватсон, нельзя терять не минуты. Мы должны найти девочку. Анна жива, в этом нет ни малейшего сомнения. Они прячут её в номерах, а на её место положили труп из анатомического театра. Это же ясно как день!
— Лекарство, — сказал Ватсон, приближаясь к Холмсу со шприцом. — Вам нужно лекарство.
— Что? — Холмс недоумённо посмотрел на шприц. — Сейчас, когда мы должны спешить… спешить… мы куда-то едем, Ватсон, я отдал все необходимые распоряжения… Мои верные агенты ждут на своих местах. Мы захватим преступников врасплох. Мне уже донесли, что негодяи скрываются в Рио-де-Жанейро. Рио — главный город Бразилии, укреплён, около шестисот или семисот тысяч жителей, они намерены укрыться за его стенами, которые считают неприступными, и без помех развращать невинных девушек в предместьях. Какое коварство!
— Лекарство, — напомнил доктор.
— Нет, Ватсон, и не уговаривайте меня! Сначала мы помчимся на скоростном поезде до Ливерпуля, а потом возьмём билеты на «Магдалину» и спрячемся в угольном трюме. Это будет погоня, Ватсон! Не забудьте свой револьвер и известите Лейстреда. Немедленно!
Ватсон достал из-под стола «Обсёрвер» и накрыл им остатки пудинга.
— Вы ничего не ели, — сказал Ватсон, глядя в глаза больного, — и нуждаетесь в энергии, иначе упадёте без сил.
Взгляд Холмса метнулся в одну сторону, в другую, пытаясь укрыться от глаз доктора.
— Вы ни-че-го не е-ли, — медленно проговаривая каждое слово, повторил Ватсон.
— В самом деле, — Холмс втянул голову у плечи. — Я запамятовал. Это всё музыка. Когда я играю…
— У нас нет времени, — напомнил Ватсон.
— Да, да, — бормотал Холмс, закатывая рукав. — Давайте своё зелье. У меня исколоты все вены… Ватсон, почему?..
Игла вошла в руку.
Через пару минут Холмс спал, откинувшись в кресле, его острый кадык подрагивал при каждом вздохе.
