скорее помеха. Вот капитан и сбрасывает его, то ли позабыв о дефекте системы, то ли понадеявшись, что та выдержит.
– Осторожней…
– Перенаправляй, – было ответом.
Он пытается, но… если только… Данияр вызвал сотню ботов… конечно, может, получится, но защитное поле трещит, и в двенадцатом секторе очередная дыра, которая стягивает ботов к себе, но притом грозится разрывом.
И сектор запечатывается. А после команды колет запоздалый страх. Если не успеют? Если все-таки разрыв? Двенадцатый – это не технический этаж, там узкая полоса трюма, а за ней – каюты.
В каютах люди.
Писк нарастает. Нервное напряжение тоже… не выдержит. Три контура – мало, и третий тоже дефектен, этот дефект теперь заметен. Он поглощает поле неравномерно, что вызывает рост давления в самой системе. Если будет пробой…
Боты спешат восстановить плотность кокона, но сгорают.
Нет, не так.
Надо создать альтернативный канал. В игре у Данияра однажды получилось, но то в игре…
– Твою ж…
Капитан добавил пару слов, но не ругательных. Кажется, он молился.
Провал.
Почему не открывается? Они в нужной точке, и навигатор опять нервно грызет ногти, вон до крови уже. А капитан молится. Только боги Вселенной молчат, не спеша расставаться с игрушкой.
И значит…
Шанс есть всегда.
Дед ведь выжил, когда должен был умереть. А отец… тоже сумел сделать для мира куда больше, чем написано в треклятых учебниках. И это только Данияр проживал отведенное ему время в лени и неге.
Неудачник.
Или…
Корабль отзывался на команды неохотно, словно сомневаясь, что Данияр вправе указывать ему.
Вправе.
Еще в каком праве, мать его…
– Попробую… кое-что… – он смахнул воду, которая стекала с волос, а потом уже понял, что это не вода, а пот.
– Хуже не будет, – капитан опустил руки.
Он смотрел на черный экран, на котором все так же плавало название компании.
– Я не знаю, почему нет провала, – сказал Таккаро, вытирая окровавленные пальцы о рубаху. – Мы на точке. Мы точно на точке… но она нестабильна.
А двигатели вот-вот рванут на затухании.
Боты все же шевелились, создавая живую цепь, которая протянулась от двигательного отсека к малым энергетическим блокам.
Стабилизационные контуры.
Малая изоляция, которую наращивали другие боты. И сама конструкция выглядит на редкость уродливой. Этакая цепочка механических муравьев в броне искусственного энергоизолята.
Конвертер.
И ключи.
– Может и выйти, – как-то задумчиво произнес капитан. – В любом случае, если не дадим щитам энергии, нас раздавит. А не сбросим лишнюю, то разорвет…
– Тогда…
– Данная операция представляет опасность для нормального функционирования… – голос искина был все так же дружелюбен.
– Да иди ты в… – Данияр дал команду и закрыл глаза. Он сосчитает до десяти и… и обидно, что только здесь и сейчас он понял, ради чего стоит жить.
Взвыла с новой силой сирена.
А потом корабль вдруг содрогнулся всем корпусом. Раздался протяжный скрежет, плавно перетекший в стон, и до боли удивленный голос Таккаро произнес:
– А она все-таки функционирует… но все еще нестабильна, да.
Труди лежала, свернувшись клубком, поджав к животу худые ноги, закрыв лицо ладонями. В первое мгновение она показалась мертвой, но вот пальцы на руке дрогнули.
– Что тебе еще нужно?
– Мы вышли.
– Поздравляю, – голос звучал насмешливо. – Этак я поверю, что у вас и вправду что-то да получится.
– Тебя это огорчит?
– Нет, – она с трудом, но поднялась.
– Лежи.
– Ненавижу быть слабой. Ты поймешь. Ты тоже… ты такой же… как я.
– Если тебе так легче думать.
– Зачем пришел?
– Проверить.
– Уже недолго осталось, – она согнулась в кашле и, откашлявшись, вытерла рот рукой. – Кровь… легкие скоро откажут.
– Есть более легкая смерть.
– Пристрелишь?
– Твои лекарства.
– Нет, – Труди покачала головой. – Я не… сдамся… не могу. Просто не могу. Я… думала, еще когда муж был жив. Неплохой ведь вариант. Вкатить в вену дозу анавиона и уйти в сон, в долгий такой сон, который рано или поздно перейдет в смерть. Он бы погоревал, но… никогда бы не стал тем, кем стал. И я бы… а еще можно было смириться и доживать сколько получится. Смотреть, как растет твой ребенок.
– Но ты выбрала дело.
– Я просто… не смогла уйти… и сейчас не могу. Что за дерьмовый у меня характер. А кормить здесь стали лучше, – она махнула на поднос с остатками еды. – Продукты все равно дрянь большей частью, но в целом… я бы запись сделала.
– Сделай.
– И что? Ты мне позволишь?
– А разве я что-то запрещаю? Могу прислать обезболивающее.
– Побереги, – она поморщилась. – Знаешь… как ни странно, но в целом легче… будто… отпускает… одна боль гасит другую, и получается терпимо. Не знаю, сколько еще осталось, но… будешь выходить на связь, не пользуйся стандартным каналом.
– Не учи.
– Поучу. Должна же я кому-то опыт передать, пока есть возможность… моя дочь биологией увлекается. Сестра писала, что у нее талант, что в школе она лучшая… что ее генмодификанты на городском школьном конкурсе первое место заняли. Да… у нее будет возможность исправить если не все, то многое. А еще она никогда не узнает, кем я была. И это тоже хорошо… но поделиться знаниями хочется. Планшет дай. Здесь скрытый раздел.
Планшет выглядел до отвращения обыкновенно.
Не самый новый.
Не самый лучший. Среднего качества модель, из тех, которые не принято ремонтировать, хотя, судя по затертому корпусу, этот явно в ремонте бывал, и не раз. Обычно они служат куда меньше, корпус просто не успевает настолько истереться.
Разъем.
И анализатор. Задвоенный пароль. Мерцающий экран столь неровный, что очевидно, несмотря на ремонт, жить ему осталось недолго. Труди проводит над экраном ладонью, ненадолго задерживается над почти непрорисованным углом, тычет пальцем в него, будто проверяя степень натяжения поля, кивает.
И сменяет один экран на другой.
На первый взгляд отличия минимальны, те же значки, те же цвета, и мозг привычно дорисовывает остальную картинку. Вот только это ложь. Собственному восприятию тоже не стоит верить.
– Основной вам закроют, тут и думать нечего. А вот этот… он пойдет по лучу… – пальцы Труди касались экрана легко, правда, все-таки довольно медленно. Из носа ее выползла темно-красная капля, поползла по губе. Каплю Труди слизала.
А планшет протянула.
– Почему ты нам помогаешь?
– Не знаю. Может… умирать страшно. Может, это не упрямство, а обыкновенная трусость? Вдруг там, за порогом, и вправду есть кто-то? И он спросит меня, хорошей ли я была девочкой. И оправданий точно слушать не станет. Да и не умею я оправдываться. А может, мне просто интересно, чем все закончится.
