Суинбёрн нагнулся, поднял большую зубчатую глыбу аметиста и, пошатываясь, пошел к пруссаку, собираясь расколоть ему череп.
— Алджи! — крикнул Бёртон. — Держись от него подальше!
Однако его помощник, позабыв обо всем, кроме мести, и не слыша ничего, подошел к врагу и поднял аметист над головой.
В то же мгновение кулак Цеппелина ударил его в живот. Суинбёрн уронил кристалл, который упал на землю и разлетелся на куски, и согнулся вдвое. Граф схватил его за шею и вонзил в него когти. Потом встал на ноги, взмахнул поэтом и поднял его над головой.
Глаза Суинбёрна выпучились. Лицо посинело, он дергался и брыкался. Черная линия яда поползла под кожей там, где в него вонзились когти.
— Нет! — крикнул Бёртон.
— Он надоел мне, герр Бёртон, — объяснил Цеппелин, встряхивая свою жертву.
Изо рта Суинбёрна высунулся распухший язык, глаза закатились.
— Отпусти его! — проревел Траунс.
— Я так и сделаю, герр полицейский — когда он будет мертвым. В нем еще осталось немного жизни! Смотрите, как он дрыгает ногами!
Из последних сил поэт сунул руку в куртку и вытащил оттуда стрелу Эрота с золотым наконечником. Он поднял ее над плечом и резко ударил назад. Наконечник попал точно в правый глаз Цеппелина.
С ужасным криком пруссак отшатнулся, закачался на краю колодца и упал вниз, увлекая с собой Суинбёрна.
Наступила полная тишина.
Бёртон и Траунс стояли на коленях, не в состоянии понять, что их друг погиб. Прошла вечность; может быть мгновение, может быть час; для двух людей время застыло; потом Джон Спик застонал и задвигался, и история возобновила свой ход.
— Эй, парни! — послышался голос Суинбёрна. — Утес Калвера.
Бёртон рассмеялся. В последний раз, когда его помощник видел над пропастью, держась кончиками пальцев за край утеса, он рассказал о своей юношеской авантюре. Тогда он решил взобраться на утес Калвера на острове Уайт. Это приключение стало для него символом неуязвимости.
— Держись, — крикнул Бёртон. Он с трудом поднялся на ноги и, со связанными за спиной руками, проковылял к краю дыры и встал на колени. Суинбёрн висел внизу, держась за узкую полку обеими руками. На его шее выделялись багровые синяки, из следов уколов текла кровь.
— Уильям! — рявкнул Бёртон. — Иди сюда, повернись ко мне спиной и развяжи этот проклятый узел. Алджи, ты еще можешь держаться?
— Да, Ричард. Но я чувствую себя очень странно.
Ничего удивительного: капилляры лица поэта почернели, и, казалось, извивались под кожей. Через кончики его носа пробивались почки, среди его длинных волос начали открываться листья, образуя что-то вроде лаврового венка.
— Уильям, быстрее! — прошипел Бёртон, почувствовав, как пальцы Траунса взялись за работу.
Белки глаз Суинбёрна внезапно стали зелеными.
— Я хочу пить, — сказал он.
— Уже почти, — хрюкнул Траунс.
— И руки болят, — добавил поэт.
— Все! — объявил человек из Скотланд-Ярда, и Бёртон почувствовал, как веревки ослабели. Он рывком освободил запястья, бросился на живот и протянул руку своему помощнику.
— Хватай!
Держась за полку левой рукой, Суинбёрн протянул правую Бёртону.
— Клянусь шляпой! — воскликнул он, и отдернул ладонь, на обратной стороне которой расцвел ярко-красный цветок. Это... это мак, Ричард.
Его пальцы соскользнули с полки.
— Ты поймал его? — спросил Траунс.
Бёртон не ответил.
— Ричард?
Человек из Ярда на коленях, подполз к лицу исследователя.
— Ричард? Ричард? Ты поймал его?
Королевский агент не сказал ни слова, по его лицу потекли слезы.
— О, нет, — хрипло прошептал Траунс. — Нет.
Бёртон развязал Траунса.
Джон Спик зашевелился и сел.
— Дик, — простонал он, — извини. Извини за все. — Он коснулся бэббиджа, вставленного в череп. — Все эта проклятая штука. Каждый раз, когда я завожу ее, она решает за меня. С ней я как наркоман. Невозможно остановиться.
— А сейчас? — вяло спросил Бёртон. Он чувствовал себя далеким. Отключенным. Сломанным.
— Она настроена на то, чтобы попасть сюда, — ответил Спик. — Проклятый прибор должен был заставить меня добыть черный алмаз для союза технологистов и развратников. Ты убил сумасшедшего, стоявшего за всем этим делом, но принуждение никуда не делось, и, поскольку у меня не осталось спонсора, бэббидж заставил меня найти нового.
— Прусское правительство.
— Да. Я привел сюда Цеппелина, и, как только я оказался здесь, устройство, выполнив свою функцию, остановилось.
По его лицу пробежала волна мучительной боли.
— Я все еще наркоман, Дик. В крови горит желание опять завести его. Но Бэббидж вставил в него ловушку. Если я использую его еще раз, включится временной механизм, и он взорвется.
Внезапно Герберт Спенсер шевельнулся и шагнул вперед, потом заговорил нехарактерно четким голосом:
— Человек, о котором вы говорите, очень любил свои изобретения, верно? И он ставил ловушки только для того, чтобы помешать остальным открыть тайну их создания. — Он направил пистолет на королевского агента. — Револьвер замечательно действует, пока я держу его, сэр Ричард. Не кажется ли вам крайне прискорбным, что силы разрушения так часто используются, чтобы закончить чью-то жизнь.
Бёртон ахнул и схватился за руку Траунса, в поисках поддержки.
Спенсер издал странный трубный звук, быть может хихикнул.
— Сделать вид, что кончился завод — не очень оригинальный трюк, но достаточно эффективный. Как вы видите, в моей главной пружине еще есть достаточно силы.
— Что... в какую игру ты играешь, Герберт? — заикаясь спросил Бёртон. — Почему не помог нам?
— Песня должна быть спета как положено.
— Песня? О чем ты говоришь?
— Песня нагов. Давайте не будем спорить. Демонстрация будет намного более эффективной. Если вы все подойдете к тому голубому кристаллу... — Латунный человек указал револьвером на стену пещеры, где из пола поднималась высокая аметистовая колонна. Все молча подчинились. За колонной находилось низкое отверстие, достаточно большое для того, что в него мог проползти человек.
— Вы первый, мистер Спик, — сказал Спенсер. — Потом вы, Уильям; вы последний, сэр Ричард.
Один за другим они поползли по проходу, освещенному фосфоресцирующим светом и мало чем отличавшемуся от извилистой трубы.
Бёртону пришлось подавлять растущий в нем страх. Он иррационально боялся замкнутых пространств. Уже дорога в грот была достаточно плохой, но эта — намного хуже.
Пока они медленно ползли по проходу, заводной человек начал объяснять:
