ли не боком.
— Юнкер Бецкий, ваше высокоблагородие, — заголосил он. — Богдан Васильевич. Выпускник Одесского кадетского корпуса!
Как ни странно, почему-то казалось, что все происходящее доставляет парню искреннее удовольствие. Перед тем, как встать перед похожим на грозовую тучу ротным, он каким-то немыслимым образом умудрился на мгновение оглянуться и хитро подмигнуть мне.
Будто хотел сказать — погляди, что сейчас будет.
— Бецкий, значит… — Ротный задумчиво оглядел тощую фигуру в юнкерской форме с головы до ног. — Фамилия у тебя больно странная… И Дар имеется.
— Так точно, ваше высокоблагородие! Имеется.
— А сам чьих будешь?
— Так я… этот, как ваше высокоблагородие сказать изволили. — Бецкий пожал плечами. — Кухаркин сын.
На мгновение оба смокли. И просто смотрели друг на друга — будто то ли обменивались мыслями, то ли еще что-то. Казалось, между ними происходит какой-то диалог, о содержании которого все остальные могли только догадываться.
И длился этот диалог недолго.
— Становись в строй, Богдан Бецкий. — Ротный махнул рукой. — И не думай тут себе лишнего. Будешь служить, как следует — большим человеком станешь, хоть и рода сам незнатного… И чтобы зубоскалить впредь не смел, пока я говорю. Смекнул?
— Смекнул, ваше высокоблагородие, — кивнул Бецкий — и тут же поправился. — Так точно!
— То-то же. Ступай.
Ротный говорил еще что-то — но недолго. То ли все формальности уже и так были соблюдены, то ли странное выступление Бецкого почему-то отбило у лейб-гвардии штабс-капитана охоту растягивать приветственную речь — уже скоро она закончилась. Но я почти не слушал. Вместо этого украдкой разглядывал виновника всей кутерьмы… а заодно и своего спасителя.
Внешности он, надо сказать, был весьма необычной. Рослый — чуть выше меня, если уж стоял в строю справа — но такой тощий, что даже пошитый по меркам парадный китель висел на нем мешком. Длинная шея торчала из форменного воротника-стойки чуть ли не на локоть и увенчивалась головой. Круглой, носатой и из-за короткой стрижки казавшейся непропорционально маленькой — по сравнению с телом. Подбородок Бецкий выбрил чуть ли не до блеска, но в комплект к жиденьким рыжеватым усикам оставил по бокам неожиданно роскошные бакенбарды. Несуразные, неуместные… но при этом предназначенные для вполне определенной цели.
Даже частично укрывшись за ними, уши Бецкого выглядели огромными — я бы поставил свой наградной кортик и пятьсот рублей в придачу, что их кончики торчали за края форменной юнкерской фуражки. Тут же подумалось, что парень мог бы спрыгнуть с самой крыши училища без малейшего вреда для себя. Случись такое — ветер тут же подхватил бы его под уши и аккуратно опустил на мостовую — разве что унес бы куда-нибудь в сторону Зимнего.
Вот бы государыня удивилась.
— Чего уставился? Уши мои нравятся? — довольно ухмыльнулся Бецкий, когда ротный отвернулся. И, не дождавшись ответа, продолжил: — Понимаю. Выдающиеся, между прочим, уши.
Вне всяких сомнений. Настолько, что разглядывая их я даже пропустил финал речи почтенного лейб-гвардии штабс-капитана… между прочим, по совместительству мамы и папы.
— Господа юнкера — вольно! Разойдись! — скомандовал ротный.
И я уже было решил, что все интересное на сегодня уже закончилось…
— … А господина юнкера Бецкого я попрошу задержаться. — Ротный безошибочно выцепил в толпе взглядом тощую лопоухую фигуру. — И прихватите с собой вашего товарища Горчакова.
Значит, уже заметил. И все знает… хорошо это или плохо.
— Ну вот… — едва слышно вздохнул мой собрат по несчастью. — Чуть что — сразу Бецкий.
В его голосе сквозило столько глубокой тоски, что я на мгновение даже поверил, что грядущий разнос от ротного стал для парня чем-то неожиданным… или неприятным.
Ничего подобного. Наоборот — он явно обрадовался. Его разве что чуть смутился, что попал под раздачу со мной на пару, а не в гордом одиночестве. Шагая на расправу к Маме и Папе, я поймал взгляд Бецкого — слегка виноватый, но все равно веселый и довольный.
Вот ведь… чудила.
— Рок-н-ролл, детка-а-а… — пропел юнкер Бецкий.
Он же Богдан, он же просто Бодя из Одесского кадетского корпуса. Именно так и представился мой лопоухий товарищ по несчастью.
Когда нас обоих вызвал ротный, я уже приготовился к худшему — но кара оказалась не такой уж строгой. Как выразился Мама и Папа — господа юнкера Горчаков и Бецкий до самого отбоя поступают в полное распоряжение коменданта для проведения хозяйственных работ.
В общем, мы загремели на уборку. Сначала кухни, потом каземата — а потом и лестницы. Не то, чтобы нехитрые упражнения со шваброй, тряпкой и ведром мутной воды вызвали у меня какие-то сложности, но особого опыта в подобных делах у меня не было.
Зато Богдан владел боевым инструментарием поломойки в совершенстве — похоже, традиция попадать на хозработы прилепилась к нему еще в кадетском корпусе.
Неудивительно — с такими-то замашками.
Самого его это, впрочем, совершенно не напрягало. Богдан носился, как угорелый, засовывал руки в ведро чуть ли не по локоть, мастерски отжимал тряпку длинными загорелыми пальцами — и тут же снова наматывал ее на видавшую виды швабру, не забывая при этом болтать без умолку. А когда мы постепенно переместились из каземата на лестницу, где уже почти не попадалось начальства — принялся еще и паясничать.
На полную катушку.
— Бат донт ю… Степ он май блю свед шу-у-уз… — фальшиво протянул Богдан, приплясывая, широко расставив ноги и схватив швабру, как микрофонную стойку. — Я Элвис Пресли.
— Ты болван.
Я не выдержал и засмеялся. Мне совершенно не улыбалось влетать на весь день из-за длинного языка Богдана, но сердиться на него оказалось попросту невозможно. При всей своей нелепости и странной наружности Богдан обладал каким-то совершенно немыслимым, сверхчеловеческим обаянием. И работать умел на совесть: за то время, пока я возился с тремя ступеньками, мой товарищ по несчастью уже успел изящно промахнуть шваброй весь оставшийся пролет — и теперь с чистой совестью (и лестницей) изображал Короля Рок-н-ролла на площадке выше.
— Не болван, а Богдан, — поправил он — и тут же широко улыбнулся, скользнул вниз по перилам и протянул мне ладонь. — Давай знакомиться уже, господин юнкер… А то чего как не родной?
Пожалуй.
— Саша. — Я стиснул мокрую от тряпки клешню. — Горчаков… Бывший воспитанник Александровского лицея.
И без всяких князей. Если уж ротный открытым текстом сказал, что ему плевать на происхождение, то вряд ли оно здесь интересует кого-то другого. И выпячивать без надобности…
Рукопожатие у Богдана оказалось неожиданно крепким. Каким-то настоящим, уверенным — похоже, в тощих руках бывшего кадета скрывалась немалая сила.
