хотел встретиться взглядом с Крашевским, но выпуклая грудь и необъятный живот каптенармуса скрывали лейтенанта.
— Это приказ! — поторопил я.
— Из-под чьего надгробья, там их много?
— Понимаю, пели-пили в каждый очередной раз у другой могилки, в надежде, что в этом месте покойник голоса не подаст. Докладывай!
— «Придёт час, и мы в-восстанем, б-братья! И первым, кому не поздоровится, будет м-майор!» — выдавил из себя.
— Ну, поверить можно, покойники ведь не знают, что меня разжаловали в капитаны. Лейтенант Крашевский!
— Эта фраза звучала чаще всего, и всякий раз как пили на посошок.
— Иронизировать изволите, лейтенант?
— Никак нет, товарищ майор!.. Виноват — капитан… Доложил, как есть.
— Прапорщик Лебедько, — обратился я к каптенармусу, — погоны майорские вы забрали, где капитанские? Вы слышали эту фразу? — Рывком поднялся я и стал близко к великану, грудь в грудь.
— Разумеется. Все слышали и я не глухой, — невозмутимо ответил Лебедько. — Насчёт вашего разжалования — загвоздочка вышла: звёзды малые в наличии есть, но шесть только штук к погонам старшего лейтенанта. Вы капитан. К тому же, погон младшего офицерского состава в наличии не имеется вовсе… Есть петлицы с капитанскими ромбами — красноармейские. Выдать?
— И что же, ни кто эту замогильную угрозу не догадался записать на комлог?
В офицерском притворе повисла тишина. Я вытягивался, стараясь заглянуть Лебедько в глаза, но тот запрокидывался всё дальше и дальше назад.
Лейтенант и ефрейтор молчали.
— Я записал, — сдавленным фальцетом выдавил из себя прапорщик.
— Прокрути! — отступил я назад и сел на ящик.
Лебедько нехотя достал комлог и, поколдовав кнопками, вытащил фразу: «Слышите, братья, кто-то чокается там наверху? Но не за наш упокой пьют».
— Комлог сюда!
— Пошутить хотел маненько. Скукота же.
— Прапорщик Лебедько!! — Привстал я с ящика. — Какой пароль? — Сел с отданным мне аппаратом.
— Резьба клинковая.
— Резьба клинковая, — проговорил я пароль на доступ и распорядился: — Комлог, найди в записях фразу со словами: «И первым, кому не поздоровится».
Из аппарата прозвучало: «Придёт час, и мы восстанем, братья. И первым, кому не поздоровится, будет майор. — Я тут же потребовал назвать время записи: — Пять часов, сорок восемь минут, пятьдесят четыре секунды».
— Лейтенант и ефрейтор, вы не только в ужин, но и ранним утром до подъёма поёте на кладбище? Не слышал. Чья идея там петь? Пить!
Крашевский и Хлебонасущенский стояли, вытаращив глаза в потолок: они припоминали и начинали всё понимать. Прапорщик упредил.
— Разыграл я. От скуки ж помереть можно. Не замечали, что комлог у меня не на нагрудном кармане висит, в кирзач за голенище заправлен, — смеялся на последних словах Лебедько и расталкивал локтями стоявших по бокам.
Я положил комлог на ящик, встал, одёрнул хэбэлёнку без погон и туже затянул на талии ремень.
— Балаян!
— Слушаю! — вскочил в притвор старшина Балаян.
— Доложи, чего хотели мужики.
— Да какие мужики. Очкарики. Представились докторами, кандидатами наук и полезли с дурацкими вопросами, не привезли ли мы случаем с Марса периодику последних лет из области кибернетики, квантовой механики и робототехники. Я пошутил, сказав, что рефераты и журналы из области подрывного дела прихватили. Так заинтересовались. Предложили сменяться на жмых. Я не понял, попросил пояснить. Оказывается — вы сейчас умрёте со смеху — жмых это отход производства растительного масла из подсолнечных семян. Каково?! Жмых их нам нужен! Остыли, когда растолковал, что записи у нас сделаны на комлоги-ком, военного образца. У них они — откуда. Стояли, ай-пады в руках вертели — задавались. Вот пацаны, те досаждают. Намедни Чона Ли отметелили, за ворванью в Мирное сходил — не, умереть не встать — камин в столовой топить. Ворвань, если не знаете, китовое сало.
— Строй взвод.
— Слушаюсь. У Чона Ли на кителе — выходном, с плеча лейтенанта Комисарова — погоны младшего офицерского состава.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться, — встрял Крашевский.
— Разрешаю.
— Можно лейтенанта Комиссарова куда-нибудь в другое место определить? Как военный медик он потерял квалификацию. Из лагеря принёс засушенные корки, утверждает, что они не банановые, а с островной ягоды слуплены, и просит в пеналах процедурной хранить. Знахарством, похоже, занимается. Неопрятен, разит от него, один медхалат под ватником носит. Воняет камсой, ей-богу.
— Он офицер медслужбы, потому место ему в медчасти. Корки пусть хранит, где хочет, только не в лазарете. Погоны у Чона Ли, старшина, спороть и отдать каптенармусу, звёзд нацепит… С этого дня норма расходования дезинфицирующего средства — одна клизма в сутки… На троих! Для вдохновения. За гальюном в ужин тяпните, и петь на плац.
— Клизма на троих? Да мне одному, что слону дробина.
— За гальюном внутриочково примешь — ранит, — предложил выход прапорщику лейтенант.
— Уксусу и перцу дам подмешать, — пообещал злорадно ефрейтор.
— Не слышу «есть»! — рявкнул я.
— Е-е-есть!!!
— Ефрейтор, если ещё когда на завтрак подашь филе белуги с компотом и мороженым на десерт, одного заставлю всё съесть. Вообще тебе надо переучиваться готовить. Скоро забудешь консервированные кораллы — на натурпродукты перейдём. Созреет пшеница, уберём, зерна намолотим, муки смелем — хлеба настоящего выпечем. Не мы, правда, пахали, сеяли, но не пропадать же урожаю. Разживёмся снастями, настоящей, не из кораллов, рыбы поедим. Кстати, истопник Чон Ли в Мирное за ворванью ходит, почему бы ему не принести свежей рыбы на жарёнку. Можем обменять на коралл «белуга», выгодно.
— Не дадут и не обменяют, — сокрушённо вздохнул повар, — жмых, да ворвань китовую предложат, но есть кто захочет. Сало. Жир.
— Ладно, урожай соберём, на хлебе с пайком перезимуем. Колпак поварской не размазывай по башке, всё равно ушей не скрыть.
Лебедько хмыкнул и пробурчал в нос: «Ага, на хлебе перезимуем. Жмых с ворванью сниться будут».
— Разрешите идти, мне завтрак приготовить успеть надо.
— Что на завтрак?
— Эта… Белуга и компот. Но мороженого нет — кончилось.
— Иди, ефрейтор, с глаз долой.
— Провизию экономить надо бы.
— Старшина, это почему? Разве до лета не хватит?
— Капитан Кныш располовинил, втихую, это вместо того чтоб нас снабдить из запаса «Распутина». Правда, флотских макарон не пожалел. Перед самым вылетом и загрузкой в дирижабль поставил меня в известность, я посчитал с вами согласовано. Ну, сухпайки с «энзе» ещё остались, до лета протянем. Кругом поля с поспевающими овощами, год протянем.
— Ну, ну, — пробурчал прапорщик.
— Ладно, прорвёмся. Ефрейтор, если чешется, можешь на время скатать трико.
— Боюсь, поздно.
— Это почему же?
— Не чешется уже. Щетина в трико проросла. Просил старшину Балаяна, что не надо обривать тело, после убеждал успеть, пока волос в «силикон» не проклюнулся, скатать трико, а он отказал. У плиты, специально на кухню тишком приходил, ловил и заставлял раскатать.
