— Я сейчас вытащу тебя оттуда. Над тобой груда обломков. Ты ранен?
— Что-то острое воткнулось мне в левую ягодицу. И совсем не доставляет кайфа!
— Я помогу тебе.
— А ты, Ричард? Ты цел?
— Да, только все мозги всмятку. Держись! Я слышу какое-то движение. Может, мой свет привлек чье-то внимание.
Он услышал звук сдвигаемого металла и подумал, что это прилетел на винтостуле инспектор Траунс. Однако шум усилился, и Бёртон понял: приближается что-то намного более тяжелое, чем винтостул.
Он взглянул вверх и увидел, как механическая рука схватила край исковерканной крыши и с ужасным скрипом отогнула металл наружу.
В поле зрения ворвался Изамбард Кингдом Брюнель, нависнув, словно башня. Его руки с одной стороны были изломаны и перекошены.
На мгновение установилось молчание, которое нарушало лишь хрипение его мехов. Потом он прозвенел:
— Она жива?
— Да, — ответил Бёртон. — Просто без сознания. Я обернул ее этим материалом, чтобы защитить от ударов.
Пауза, потом руки протянулись в помещение, скользнули под лежащую ничком медсестру и вынесли ее наружу.
— Благодарю вас, сэр Ричард, я перед вами в долгу, — прозвенел огромный механизм.
Он исчез из виду, и было слышно, как он тяжело ступает по обломкам, сходит на землю и его шаги замирают вдали.
Бёртон стал убирать упавшие балки, которые завалили Суинберна.
Через какое-то время в воздух поднялся и улетел винтокорабль.
— Это медицинская лаборатория, — сказал он поэту. — На борту Спик. Хотел бы я знать, куда он отправится вместе с Брюнелем?
Минут через десять приблизился прерывистый стук винтостула. Бёртон взобрался на крышу разрушенного корабля и махнул детективу Траунсу.
И тут страшная усталость навалилась на него.
— Боже мой, — пробормотал он. — Африка — детская игра по сравнению с этим.
«Из яростной жизненной воли,
Отчаянно зря в облака,
Мы славим богов в юдоли,
Из тех, что мы знаем пока.
И жизнь не продлится вечно,
Мертвец не восстанет, конечно,
Устав по пути, беспечно
Утонет в море река».
Алджернон Чарльз Суинбери[21]
— Невероятно! — в который раз воскликнула миссис Энджелл. — Бедный мистер Спик! Я не считаю, что он был плохим человеком, хотя, возможно, немного неразборчивым в средствах и связях… Но он, безусловно, не заслужил того, чтобы попасть в руки этой банды. Что с ним станется теперь?
— Не знаю, но чувствую, что мы еще увидимся.
Миссис Энджелл сидела за одним из письменных столов Бёртона и делала вторую копию с его рапорта.
Со времени битвы при Олд-Форде прошло два дня.
— Да, сэр Ричард, ваш почерк оставляет желать лучшего. Вы бы порылись на чердаке. Если не ошибаюсь, там осталось механическое устройство для письма, которое изобрел мой покойный муж. Кажется, он называл его «автописец». Вы играете на нем, как на пианино, жмете на клавиши, и он печатает на бумаге, как в типографии.
— Благодарю вас, миссис Энджелл; действительно, это может понадобиться.
Пожилая дама встала и потерла затекшую спину. Она передала копии Бёртону и повернулась к двери.
— Пойду на кухню. Ваши гости будут где-то через полчаса. Приготовлю пока закуску.
— О, спасибо!
Она вышла.
Бёртон скатал одну из копий и положил в коробку, которую вставил в трубу для сообщений. Струя пара — и рапорт помчался в Букингемский дворец. Спустя несколько секунд вторая копия уже летела на Даунинг-стрит, 10.
Потом он приготовил кабинет к приему гостей: разжег камин, расставил вокруг него кресла, налил в графин бренди.
После чего уселся и полчаса читал.
Первым пришел Алджернон Суинберн. Как и Бёртон, он был весь в синяках и ранах и даже слегка прихрамывал.
— Я только что видел на улице твоего юного газетчика Оскара, — сказал он. — Он передает тебе поздравления и надеется, что ты быстро поправишься.
— Как он пронюхал об этом? — воскликнул Бёртон. — Никто ведь ничего прессе не сообщал!
— Ну, ты же знаешь, кто такие эти мальчишки, — ответил Алджернон, осторожно опускаясь в кресло. — Они знают слишком много о слишком многих. Он, кстати, сказал еще одну фразу, которая мне понравилась: что тебе в настоящее время можно пережить все, кроме смерти, и загладить все, кроме хорошей репутации.
Бёртон засмеялся.
— Язва — оптимист. Не думаю, что наша победа улучшит мою репутацию. Ричарда Бёртона могут избить и изранить, но Головорез Дик всегда будет жив и здоров.
— Может, это и так в определенных кругах, но не сомневайся: в глазах короля Альберта и лорда Пальмерстона твои акции здорово поднялись, а ведь именно это имеет значение. Я выпью немного бренди… в чисто медицинских целях… ладно?
— Как ты, Алджи? Поправляешься?
— Да, хотя левое полупопие жутко болит. Боюсь, поклонникам маркиза де Сада придется подождать, пока я опять смогу присоединиться к ним.
— Плохие новости для лондонских заведений сомнительной репутации, — заметил Бёртон, наливая поэту бренди. — Придется им затянуть ремни, прости за каламбур.
— Спасибо, — сказал Суинберн, беря стакан. — Судя по громыханию на лестнице, сюда идет старина Траунс.
Дверь открылась, и в комнату вошел кряжистый человек из Ярда.
— Привет обоим! — Он швырнул цилиндр на стол. — Опять проклятый туман! Это время — настоящее золотое дно для преступников. В ближайшие дни на работе у меня будет сплошной ад. Кстати, Бёртон, что этот чертов Джек-Попрыгунчик имел в виду?
— Когда? — спросил королевский агент.
Траунс тяжело опустился в кресло и вытянул ноги поближе к огню. Он взял предложенную Бёртоном сигару.
— Он сказал «наслаждайся загрузкой»… это еще что такое?
— Нет. Он сказал «наслаждайся перезагрузкой». Любопытная формулировка. Язык — весьма пластичная вещь, старина; он подвержен процессу, сходному с эволюцией по Дарвину: какие-то части становятся ненужными и отмирают, зато появляются новые, отвечающие специфическим требованиям. Не сомневаюсь, что слово «перезагрузка» имеет очень специфическое значение в будущем. По крайней мере, в его, Джека, будущем.
— А по-моему, смысл достаточно ясен, — задумчиво произнес Суинберн. — Снять с себя старый груз и взвалить на плечи новый — все равно что подготовить себя к новому и, возможно, долгому путешествию. Твои старые припасы больше не годятся, и ты перезагружаешься, прежде чем идти дальше. Ну… как переседлать лошадь.
