Дождавшись, пока серые низкие облака лениво напялят на себя подобие рассвета, палач отжал хлипкую дверь и медленно спустился по скрипучей лестнице вниз. Там выдернул из подсобки сонного мальчишку, испуганно выпучившегося на громилу, и сунул в руки пакет, добавив сверху хрустящую ассигнацию:
— Штольца знаешь? Вижу, знаешь. Где живет — тоже в курсе? Отлично… Червонец тебе сейчас, второй — как вернешься. Молнией к нему, письмо лично в руки отдашь. Скажешь, чтобы не мешкал, а то любимая премия мимо проскачет. Все, двигай…
Дождавшись, пока мальчишка протопает вверх по лестнице, Клаккер двинулся дальше. Он медленно шел, изредка касаясь пальцами стен, и грустная улыбка блуждала на губах. Покрутившись по лабиринту коридоров, остановился перед тяжелой дверью. Послушал тишину, затем повозился в кармане и добыл масленку. Залил не скупясь петли, подождал для верности еще несколько минут и потянул ручку на себя.
Пять витых свечей отбрасывали неверные отсветы на кровать, где рядом с огромным телом свернулась калачиком маленькая женщина. Палач сидел на широком ящике, разглядывая порождение Тени и хозяйку «Трех Капитанов». Заметив, что женщина замерла, произнес:
— Утро доброе, госпожа Кхно. И твоему приятелю тоже, доброе…
Зашуршала простынь, хриплый со сна голос спросил:
— Что ты здесь забыл, потрошитель?
— Спасибо пришел сказать, за то что на ум наставила. А то тыкался слепым идиотом по углам, еле-еле до истины докопался… Но узнать хочу — что с девушками-то стало? Единственная дырка в мозаике, последнего камушка не хватает.
— Тебе обязательно разжевать надо, сам не сообразишь?
— Непонятно лишь, почему именно таких отбирала. Твоему-то приятелю все равно, кого жрать.
— У меня первая дурочка на побегушках была. Подай-принеси. И клиенты на нее стали глазеть больше, чем следует.
— Взревновала, значит.
— А хоть бы и так, — женщина села, подбив под спину гору подушек. — Тебе-то какая разница?
— С первой ясно. Остальных тоже сама отбирала?
— «Мой», как ты его называешь, оказался привередливым. Раз первая приглянулась, так и остальных требовал таких же. А не кормить — начал бы по округе шалить, внимание лишнее привлекать. Вот и пришлось озаботиться.
— Ага. Ты его любила, молодыми дурочками за удовольствия расплачивалась. Тварь с округи остальную нечисть повымела. То-то спокойно так в начале зимы стало. И я, как дополнение к тихой спокойной жизни Города. Все красиво и цивильно.
— Умный мальчик… Догадался-то как?
— Кошки помогли. Там, где дряни не водится, обязательно один-другой мохнатый комок будет крыс гонять или чужие сливки лакать. И лишь у тебя — посреди парадного благополучия — ни одного завалящего блохастого кота. Ну и наследил твой дружок чуть-чуть по подвалам. Сверху почти не ощущается, а как пониже шагнуть — так и вот он, во всей красе.
Госпожа Кхно усмехнулась и погладила давно проснувшееся чудовище.
— Хорошо сказал. А я все думала — чего от меня хвостатые россыпью удирают… Что еще хочешь, прежде чем в дальнюю дорогу соберешься?
— Помолиться позволишь?
— Что же я, не человек? Папа мой, светлой ему памяти, всегда разрешал минутку на душу потратить. И я разрешу. Можешь вслух.
— К светлой твоей стороне обращаюсь, — начал отходную молитву Клаккер, одновременно с этим швыряя на кровать связку гранат. И прежде чем заревевший зверь взметнулся к потолку, саданул с обоих стволов из обреза, вместе с отдачей кувыркнувшись за ящик. Секунда, перекрытая женскими криками и воплем боли, а затем вселенная раскололась, разлетевшись на раскаленные осколки.
* * *
Когда сквозь дым и наскоро залитый начавшийся пожар в подвал пробился Шольц, там уже толпилась куча народу. Но ни один, самый смелый или безрассудный, не пытался войти в исходившую дымом комнату. Когда начальник отделения Сыска и Дознания шагнул через порог, в нос ударила вонь горелого тела, а из угла донеслась тяжелая волна ненависти, способная свалить с ног.
— Ты что, совсем ошалел?! — заорал с перепугу полицейский, выхватывая из кобуры револьвер.
— Не трогай зверушку, завтра тебе голова будет! — рявкнул в ответ Клаккер, привалившись залитым кровью телом к стене. — Мне он пока нужен… Подлататься лучше помоги, еле отходил, заразу. Думал — порвет… Крепкого любовника себе стерва завела.
— Да? А под суд?
— Назови хоть одну причину, я посмеюсь… Зато ты сразу кучу дел можешь закрыть, скопом. Рабовладение и убийство граждан Города. Укрывательство Тени и пособничество ей. Игорный дом и прочее — это уже на закуску, если захочешь. Ну и главную тварь завтра утром получишь, для отчетности. Сплошь одни радости… Если доживу до завтра, твоими стараниями.
Шольц скривился, будто набил полный рот лимонами, но пререкаться не стал. Высунулся в коридор, нашел глазами пару местных унтеров, грустно топтавшихся в отдалении:
— Лекаря сюда, живо. И ящик подыщите, побольше. Чтобы тело вытащить, не привлекая лишнего внимания… Нет, два ящика! Два…
Вернувшись в комнату, толстяк зло рванул воротник, выдирая пуговицы с мясом и уставился на монстра, пришпиленного к стене железными загнутыми прутьями.
— Чем это ты его? Кочергой, что-ли?
— Ага. Парочка валялась под ногами… Ну, потом еще объяснил, что меня кромсать — последнее дело. Вроде проникся.
— Сейчас тебя подлатают. А потом расскажешь, что за гадюшник ты разворошил. Любитель покопаться, чтоб тебя…
* * *
Морозным ранним утром Клаккер подошел к закрытой двери дома, над которым болталась на ветру вывеска: «Колониальные товары Аграта». Подтянув широкие сани, на которых ворочался многократно штопаный мешок, палач снял с плеча обрез и приставил ствол к дырке замка. Сдвинув чуть ближе к косяку, нажал на спусковой крючок, и добавил ногой по вздрогнувшей двери. Затем тесаком располосовал мешковину и сбросил на снег черное тело, многократно спутанное веревкой. Убедившись, что на шее сидит тяжелый стальной ошейник, разрубил узлы и зашвырнул тварь внутрь, не забыв закрыть дверь.
— Вот так. Обратно к себе удрать ты не сможешь, умельцы удавку ковали. А вот за обещание меня товаркам скормить — поквитаешься. Не зря Ткач хвастал, что чужих здесь не бывает. Заодно и это гнездо зачистим… А потом и за головой прогуляемся. Нельзя Шольцу отчетность нарушать.
Мужчина поглубже нахлобучил шлем, прислушиваясь к еле различимым крикам и стрельбе, потом перезарядил обрез и добавил:
— Ладно, десять минут отдыха, и пойду работать. А то холодно здесь, как бы не застудиться…
Вторя его скрипучему голосу прозвучал чей-то вопль и затих. Бездушное орудие палача вершило вынесенный приговор.
