Беллетриция давно окопалась в Норленде. Наш офис много лет не использовался для балов. Все пространство пола было заставлено столами, стульями, каталожными шкафами и завалено стопками документов. На каждом столе стоял отдельный комментофон с бронзовой трубкой, печатная машинка и лоток для входящих бумаг, который всегда казался больше, чем его предназначенный для исходящих собрат. Хотя в реальном мире электроника прочно вошла в повседневную жизнь, здесь, внутри вымысла, не было ни единого механизма, чье описание не уложилось бы в одну-две строки из-за его сложности. В документальной литературе дело обстояло иначе, у них передовые технологии из ушей лезли, но мы в какой-то мере гордились, что, вполовину уступая им по мощностям, работаем в восемь раз эффективнее. Я на мгновение замерла. Входя в офис беллетриции, я всегда чувствовала легкое головокружение, даже после шестнадцати лет работы. Глупо, ей богу, но я ничего не могла с собой поделать.
— Как раз вовремя! — рявкнул командор Брэдшоу, стоявший на столе, чтобы его лучше было видно.
Самый старый сотрудник беллетриции в прошлом был главным героем «Командора Брэдшоу», цикла захватывающих повестей для мальчиков про приключения в колониях. В наши дни эта морально устаревшая ура-патриотическая ветвь имперской британской литературы окончательно растеряла читателей, что было невеликой потерей (командор первый это признавал) и позволило ему занять пост главы беллетриции, Глашатая, каковой он занимал дважды — уникальный случай! Супруги Брэдшоу были моими лучшими друзьями. Жена командора, Мелани, нянчила и Пятницу, и Вторник, и хотя Дженни исполнилось десять и за ней уже не требовалось постоянно присматривать, Мел по-прежнему оставалась с нами. Она любила наших детей, будто собственных. Своих они с Брэдшоу не завели, и это неудивительно, ведь Мелани была гориллой.
— Все здесь? — спросил командор, окидывая внимательным взглядом кучку агентов.
— Гамлет разбирается с потенциально разрушительным всплеском разумного поведения в «Отелло», — доложил мистер Файнсет, мужчина средних лет, одетый в поношенную форму торгового флота. — Он еще говорил, что ему надо зачем-то повидаться с Яго.
— Это насчет их побочной шекспировской пьесы «Яго против Гамлета», — вставила Красная Королева, которая на самом деле была вовсе не настоящая королева, а очеловеченная игральная карта из «Алисы в Стране чудес». — Он что, всерьез надеется убедить Совет жанров согласиться на тридцать девятую пьесу Шекспира?
— Случались и более странные вещи, — вздохнул Брэдшоу. — Где Питер и Джейн?[11]
— У новой кисоньки из «Тигра, который пришел на чай»[12] приступ страха перед публикой, — сказала леди Кавендиш, — а потом им надо еще разобраться с непослушным вагоном в «Паровозах-близнецах».[13]
— Очень хорошо. — Брэдшоу позвонил в колокольчик. — Заседание беллетриции номер сорок три тысячи триста шестьдесят девять объявляю открытым. Пункт первый: число персонажей, пытающихся сбежать в реальный мир, в этом месяце выросло. У нас было семь попыток, все они пресечены. Совет жанров предельно ясно дал понять, что это недопустимо без Транзитного письма, а любой пойманный при пересечении или попытке пересечения границы будет сведен к тексту на месте.
Повисло молчание. Я единственная регулярно пересекала границу, но никому не нравилась идея сведения кого-либо к тексту, независимо от того, заслуженно или нет. Это было необратимо и ближе всего к смерти в вымышленном мире.
— Я не говорю, что вы обязаны это делать, — продолжал Брэдшоу, — и хочу, чтобы вы использовали все прочие способы, прежде чем применить крайнюю меру. Но если это окажется единственным вариантом, вам придется прибегнуть к нему. Пункт второй: прошло уже шесть месяцев, а никаких признаков двух последних томов «Бравого солдата Швейка» так и не обнаружено. Если вестей и дальше не будет, мы просто сложим четыре тома в один и неохотно закроем дело. Четверг, тебе в Кладезе не попадалось ничего наводящего на мысли о краже с целью разборки на запчасти?
— Не попадалось, — ответила я, — но я говорила с нашим коллегой из чешской беллетриции, и он сказал, что у них эти два тома тоже пропали.
— Чудесная новость! — выдохнул Брэдшоу с явным облегчением.
— То есть как?
— А так: это теперь не наша проблема. Пункт третий: необъяснимое исчезновение комизма из романов Томаса Харди по-прежнему вызывает большую озабоченность.
— Я думал, мы положили этому конец, — заметил император Зарк.
— Ничего подобного, — возразил Брэдшоу. — Мы пытались заменить вытекшие комические элементы, привнеся свежие извне, но поскольку уныние заложено в самой природе романов уэссекского цикла, оно постепенно начинает преобладать. Трудно поверить, что «Джуд Незаметный» некогда являлся одним из самых уморительно-смешных романов в англоязычной литературе!
Я подняла руку.
— Да, Четверг?
— А вам не кажется, что жанр комедии может подкапывать книги с целью извлечения смеха? Вы же знаете, с какой легкостью эти ребята тащат и переиначивают все и отовсюду ради самого завалящего «хи-хи».
— Возможно, но нам нужны весомые улики. Кто хочет прочесать комедию на предмет юмора из Томаса Харди для сбора доказательств?
— Я, — опередила меня Красная Королева.
— Тогда за дело. Если они действительно высасывают комическое из «Джуда», то времени у нас немного. Теперь, когда фарс, блестящие остроты и эксцентричные ремарки убраны, дальнейшее вымывание резервов беспечности из романа доведет книгу до состояния отрицательного комизма. Она станет невыносимо мрачной — просто жалкой.
Мы на минуту представили это себе. Всего тридцать лет назад все романы Харди были действительно очень смешны — практически бездумно легкомысленны. В настоящий момент дошло до того, что в поисках хоть намека на хеппи-энд настоятельно рекомендовалось читать книги Харди задом наперед.
— Пункт четвертый, — продолжал Брэдшоу. — Кое-какие жанровые перегруппировки.
Послышался отчетливый вздох, и несколько агентов утратили интерес к происходящему. Это был один из тех скучных, но важных моментов, которые, имея весьма отдаленное отношение к обсуждаемой книге, слегка изменяли методы работы с ней. Мы должны были знать, к какому жанру принадлежит роман, — порой это оказывалось не вполне очевидно, а когда книга захватывала два или больше жанров, мог завариться такой беллетрицейский компот, что нам грозило бы увязнуть в нем на годы. Все полезли за блокнотами и карандашами, пока Брэдшоу изучал список.
