Себастьяну хотелось выйти из машины, обнять Пам и сказать, что он ее любит больше, чем когда-либо, и она не должна думать, что…
Зазвонил телефон, и Себастьян поднес аппарат к уху, почему-то пригнувшись, чтобы не увидела Памела, которая, впрочем, не смотрела в его сторону.
— Добрый вечер, Себастьян! — услышал он. — Это Дин Форестер, прошу прощения, если беспокою не вовремя.
— Ничего, — пробормотал Себастьян.
— Когда мы сможем встретиться? — спросил физик. — Пожалуй, есть кое-что интересное.
Что он имеет в виду? — подумал Себастьян. Нейтральное слово «интерес» не могло иметь к Элен отношения. Форестер должен был сказать «важно» или, наоборот, «ничего существенного»; «интересное» могло относиться к какой-нибудь физической теории или математическому уравнению, но не к живой девочке.
— Завтра мы можем встретиться у Марка Антония… — начал Себастьян, но физик перебил его:
— Нужно увидеться сегодня. Завтра утром я уезжаю в Нью-Йорк и хотел бы до отъезда прояснить кое-какие вопросы.
— Но… — растерялся Себастьян, — мы сейчас в кино, потом поедем домой, я не хотел бы, чтобы жена знала…
— Да-да, — нетерпеливо сказал Форестер, — я понимаю. Вы могли бы ненадолго отлучиться после того, как отвезете жену и девочку. Или это для вас затруднительно?
Скорее всего, в вопросе не содержалось никакого подвоха, но все равно в сердце неприятно кольнуло.
— Хорошо, — сказал Себастьян. — Я подожду, пока они заснут. Около полуночи не будет для вас слишком поздно?
— Я ложусь в три, — сообщил Форестер. — Как только сможете, приезжайте ко мне, я живу в отеле «Реймонд», номер двести двадцать шесть, портье будет предупрежден.
Себастьян спрятал телефон и поймал брошенный искоса взгляд жены — ей, конечно, не было слышно ни слова, но именно это наверняка и пробудило в Памеле подозрения, и если он теперь попробует уехать из дома…
А что делать?
Фильм закончился, он оказался длинным, и к концу Элен клевала носом. Себастьян сложил и спрятал в багажник стулья.
— Понравилось? — спросил он.
— Динозаврик хороший, — пробормотала Элен и заснула, прикорнув в углу сиденья.
— Кто-то тебе звонил? — небрежно поинтересовалась Памела.
— Марк Берман, — сообщил Себастьян. — Мы с ним учились когда-то в одном классе. Сейчас он живет в Нью-Йорке. Приехал домой на пару дней, предлагает встретиться.
— Ты мне раньше не рассказывал о Марке, — сказала Памела.
— Ну… Ты обо мне еще многого не знаешь.
Не нужно было этого говорить, Памела отреагировала мгновенно:
— Неужели у тебя был кто-то еще, кроме Фионы?
— При чем здесь… — возмутился Себастьян, но продолжать не стал, не нужны ему были сейчас пререкания. Он свернул на тихую и провинциальную Третью улицу, мягко, чтобы не проснулась Элен, остановил машину у входа в дом и сказал, обернувшись к жене:
— Идите спать, а я ненадолго съезжу к Марку, хорошо? Выпьем пива, поболтаем, и я вернусь…
— Зачем? — напряженным голосом сказала Памела. — Можешь не возвращаться.
Она подняла на руки спящую Элен.
— Послушай, Пам, — сказал Себастьян, ощущая бессильное бешенство. — Что происходит? Почему я не могу встретиться со старым школьным…
— Твой приятель не может потерпеть до завтра?
— Завтра он возвращается в Нью-Йорк.
— И вспомнил о тебе в самый последний момент? Хороша дружба…
— Послушай, Пам!
— Послушай, Басс! Ты мог бы придумать и более естественный предлог. Например, перед домом твоей Фионы опустилась летающая тарелка, и тебе страсть как хочется посмотреть. Пожалуйста. Только не требуй от меня, чтобы я в это поверила.
Памела с трудом (мешала Элен, которую она держала на руках) открыла ключом дверь, надавила плечом и исчезла в темноте прихожей. Дверь со щелчком захлопнулась, и Себастьян остался на улице, почему-то ощущая свое одиночество так остро, как еще никогда в жизни. Может, послать к черту Форестера, войти в спальню, лечь рядом с женой, обнять ее, сказать, как он ее на самом деле любит, только ее и Элен, и никого больше на всем белом свете, без них он никто, человеческий обрубок, мы не должны ссориться, особенно сейчас, когда с нашей девочкой происходит что-то странное, пойми, я все тебе расскажу, все, что узнаю у Форестера, но сначала я должен выслушать это сам, потому что я за вас отвечаю перед Всевышним и не хочу волновать тебя попусту, понимаешь…
В спальне на несколько секунд зажегся свет и погас; видимо, уложив Элен в постель, Памела решила раздеваться в темноте, как она это обычно делала. Сейчас она сбрасывает с себя кофточку, заводит руки за спину, чтобы расстегнуть бюстгальтер, и ее грудь…
«Черт, — подумал Себастьян, — может, позвонить Форестеру и сказать, что я не могу приехать?»
Глупо. Что, в конце концов, важнее? Ревность Памелы, не имеющая под собой никакой почвы, или все их будущее, которое зависит сейчас, возможно, от того, что удалось узнать Форестеру?
Себастьян сел за руль и включил двигатель.
Померещилось ему или действительно он увидел мелькнувшее в спальне за приспущенной шторой бледное лицо Памелы?
* * *
— Я даже не знаю, с чего начать, — виновато сказал Форестер после того, как Себастьян выпил предложенную ему рюмку бренди и закусил долькой лимона. Пива, как оказалось, физик не пил и в номере у себя не держал. Себастьяну почудился сначала запах легких духов, какими обычно душилась Фиона, но никаких других материальных следов ее пребывания он не обнаружил, а запах мог почудиться, потому что он ожидал увидеть здесь Фиону, но ее не оказалось, и разговор пошел сразу о деле.
— У меня, — продолжал Форестер, — нет здесь проекционной аппаратуры, так что пока вам придется поверить мне на слово. Потом, если вы приедете ко мне в Нью-Йорк, я вам — и вашей жене, если ее нервы способны это выдержать — все продемонстрирую, конечно…
— Что с Элен? — прервал Себастьян физика. — Она действительно… оборотень?
— Глупости! — возмутился Форестер. — Вам же Фиона сказала: ваша дочь совершенно нормальная в физическом отношении девочка. И хватит о медицине, я физик, и говорить мы будем о физике. Так вот, у меня были четыре группы изображений, полученных с частотой шестьдесят тысяч кадров в секунду. Первая группа: двадцать два часа тринадцать минут и девять секунд, продолжительность пятьсот тридцать микросекунд, всего тридцать два кадра. Второй сет: семь часов двадцать шесть минут и…
— Не надо подробностей, — взмолился Себастьян. — Минуты, секунды… Что получилось?
— Это очень важно! Я хочу, чтобы вы поняли: камера включалась четырежды, причем в разное время суток, это значит, что феномен не зависит от того, спит ваша дочь или нет, находится ли она в плохом настроении или хорошем… Впрочем, это еще нуждается в уточнении, но по первому впечатлению нет зависимости между физическим или душевным состоянием девочки и происходящими с ней явлениями. Это подтверждается и вашими рассказами о том, что вы видели сами.
