«Немного» было, конечно же, поэтическим преувеличением. Первое время она была вовсе не в себе — бродила привидением, ревела, листала книжки со стихами на разных языках. Через три дня такого времяпровождения деятельная натура взяла верх над истеричной, Элоиза села и стала думать, как жить дальше.
Лучшим вариантом представлялось попробовать вести себя, как будто ничего не случилось. Скорее всего, это будет непросто, но очень уж не хочется уходить с этой работы — и работа интересная, да и возможность иногда общаться с Марни теперь дорогого стоит. Значит, вежливость, выдержка, насильственно притупить чувствительность и чувственность. Чего нет, тому и не навредить. Что не началось, то и не закончится.
И приехавшая в воскресенье Марго застала вполне нормальную, хотя и мрачноватую против обычного Элоизу. Та была готова болтать об общих знакомых и родственниках, слушать о том, как идут дела в арт-галерее, которой владела Марго, и даже немного говорить о каких-то деталях и забавностях своей работы. И для того момента это уже было очень хорошо.
Вечером Элоиза улетела в Рим, явилась в палаццо д’Эпиналь, а утром в понедельник пришла в свой кабинет, поприветствовала брата Франциска и взялась за работу.
* 22 *
Через две недели после памятного похода в оперу Лианна, как и обещала, позвонила Элоизе.
— Ну, что скажешь? — грозно вопросила она.
— По телефону — ничего не скажу, — сразу же отреагировала Элоиза.
— Значит, так: завтра пятница, после работы ты едешь к моей матушке, там мы встречаемся, едем вместе навестить в школе Анну, она давно о тебе спрашивает, а потом возвращаемся домой, и там за ужином ты мне все обстоятельно рассказываешь. А я делаю выводы и соображаю, что дальше.
— Хорошо, договорились, — кротко согласилась Элоиза.
В пятницу, после окончания рабочего дня, Элоиза предупредила свою Анну, чтобы та ее не теряла не то до субботы, не то до вечера воскресенья, и отправилась к Полине, матушке Лианны. Полина жила в городе в собственном доме, занималась светской жизнью и благотворительностью, и частенько обижалась на Элоизу, что та уже столько времени в Риме, но очень редко звонит, а в гости заходит ещё реже. Элоиза даже рада была, что появился повод зайти.
Полина представляла собой даму почти шестидесяти лет, стройную, подтянутую, излучавшую довольство и уверенность в себе — что называется, в хорошей сохранности. Ее длинные, как у всех в семействе, волосы тоже были уложены на затылке в хитроумный узел, строгое платье подчеркивало фигуру, немногочисленные украшения были стильными, уместными и очень дорогими. Она собиралась на какое-то светское мероприятие и выразила надежду увидеться с милой Элой наутро — милая Эла же не собирается никуда сегодня на ночь глядя? Элоиза заверила, что не собирается, и почтенная дама отбыла.
Лианна запаковала старую историческую хронику, которая хранилась в семейной библиотеке с незапамятных времен и на которой юная Анна собиралась практиковаться в латыни, и они с Элоизой отправились за город, в монастырь Санта-Магдалена ди Маре. Школа, которая там располагалась и которую в свое время окончили они обе, предназначалась только для девочек и славилась строгими правилами. Очень обширная программа обучения, жесткий дресс-код, домой только на каникулах и в очень редких случаях — во время семестра. Посещения родственников разрешены, но тоже не слишком часто и только по согласованию с руководством школы, которое представляла матушка Доменика, или же, как ее называли более молодые родственницы, Доменика Прима (у нее имелись дочь и внучка, обе тоже Доменики, соответственно Секунда и Терция), много лет назад давшая обет в Санта-Магдалена. Она также состояла в родстве с Элоизой и Лианной. Именно с ней нужно было согласовать время и обосновать необходимость посещения юной Анны.
Примерно через час они приехали к воротам монастыря. Их знали в лицо и беспрепятственно пропустили машину на территорию. Они поднялись в кабинет Доменики, где узрели даму лет семидесяти в строгой черной монашеской одежде и белом накрахмаленном чепце.
— Ага, явились! — это было такое самое обычное приветствие Доменики.
Приехавшие дамы поцеловали ее в щеку и сели. Молодая монахиня принесла кофе и сладости.
— Доменика, ты не могла бы позвать Анну? Мы бы поговорили и поехали, хорошо? — Линни мило улыбалась, но позволяла себе проявлять нетерпение.
Явилась Анна, это была воспитанная, улыбающаяся и очень активная девочка одиннадцати лет. Расцеловалась с матерью и теткой, поблагодарила за то, что те приехали, но сообщила, что времени у неё, в общем-то, нет, потому что к завтра она должна сделать много уроков. В самом деле, кроме обычной общеобразовательной программы Анна занималась французским, английским и, в силу обстоятельств, русским языками, музыкой, танцами в виде классического балета, анатомией с прицелом на дальнейшую медицину и вот теперь еще заинтересовалась латынью. В школе обычно шли навстречу познавательным порывам учениц, и ей предоставили преподавателя, однако обязали выдать к концу семестра результат. Таким результатом и должен был стать переведенный фрагмент из семейной книги.
— Эла, если что, я тебе про эту книгу позвоню, ладно? — Анна сгребла в охапку книгу и унеслась.
— Эла, а может быть, тебя нужно было пригласить преподавать в школе латынь? — хмыкнула Линни.
— Мне, конечно, делать-то больше нечего, — хмыкнула Элоиза. — Я-то что? Я не специалист, так, читать умею.
— Но я все же подумаю. И если мне покажется, что тебя нужно занять — я намекну Доменике, уж она-то, я думаю, найдет для тебя вакансию в своем штате.
— Спасибо за заботу, я очень надеюсь, что мы обойдемся без этого. И вообще, поехали уже домой. Пока доедем, совсем ночь будет.
— Ну да, поехали.
* 23 *
Дома отпустили прислугу, сами накрыли на стол и сели ужинать.
— А теперь рассказывай, — потребовала Линни.
— О чем, позволь спросить?
— Что ты сделала, чтобы привести себя в нормальное физическое и психическое состояние.
— Ну…
— Что, так ничего и не сделала? Знаешь, ты сидела два с лишним года. И будешь сидеть еще я не знаю сколько, поэтому я свяжусь с Доменикой.
— Не нужно. Для начала я организовала себе физическую нагрузку.
— Так, уже что-то. Какую?
— Пошла в балетный класс. Индивидуальные занятия два раза в неделю. Два первых уже произошли.
— И как?
— Честно сказать, как в первый раз. Организм ничего не помнит.
— Сколько лет ты уже не занималась?
— Много. Как на философский факультет поступила, так и бросила. Почти пятнадцать.
— И ты намерена продолжать?
— Я намерена хотя бы вернуть те навыки, которые были тогда. Насколько смогу, конечно, мне уже далеко не шестнадцать. А дальше посмотрим.
— Поехали в Рождество на бал в Шатийон?
Дядюшка Элоизы имел обыкновение давать на второй день рождественских праздников костюмированный бал в своем замке.
— Как будто ничего этому не мешает.
— Хорошо, что еще?
— Я позвонила в Сорбонну моему профессору.
— И? Всё-таки пойдешь преподавать?
— Нет, не пойду. У них через месяц конференция, меня пригласили участвовать. Только придется поднять кое-какие наработки, кое-что почитать и написать новый текст.
— А еще?
— А еще я работаю, между прочим. Полный день, с девяти до шести. И мне кажется, что я достаточно заняла и тело, и голову, чтобы не думать о грустном и лишнем. Нужно подождать хотя бы месяц, чтобы посмотреть, хватает ли этого и нужно ли что-то еще, тебе не кажется?
— Ладно, уговорила. А как поживает он?
— Кто такой он?
— Как кто? Твой брошенный кавалер. Ты же его бросила, я правильно поняла?
— Бросить можно того, с кем ну хоть что-то было. А у нас, можно сказать, почти ничего и не было, так, раз обнялись и два поцеловались, — и Элоиза улыбнулась из-за бокала с вином.
Линни фыркнула — она знала, что в случае Элоизы «почти ничего не было» могло означать, гм, разное.
