Например, вопреки житийному тону, присущему всякой исторической литературе, предназначенной для подростков, он убедился, что первопроходцы на Авроре — отцы-основатели, пионеры, — явившиеся с Земли осваивать Аврору в раннюю эпоху космических полетов, были землянами в полном смысле этого слова. Их политика, свары, все аспекты их поведения были законченно земными. То, что тогда происходило на Авроре, напоминало заселение относительно пустынных областей Земли за два-три тысячелетия до описываемых событий.
Естественно, аврорианцам не пришлось столкнуться и вести войну с разумными существами, с мыслящими аборигенами, и этических проблем гуманизма и беспощадной жестокости у пришельцев с Земли не возникало. Собственно, жизни как таковой на Авроре вообще почти не было, а потому люди, их культурные растения, их животные, а также паразиты и микроорганизмы, захваченные ими нечаянно, быстро освоили планету. Ну и, конечно, первопоселенцы привезли с собой роботов.
Первые аврорианцы быстро почувствовали, что планета принадлежит им, тем более что завладели ею, ни с кем не соперничая. И вначале назвали ее Новой Землей. Вполне естественно: ведь она была первой планетой вне Солнечной системы — первым космомиром, — где поселились люди. Первый практический плод межзвездных полетов, первый проблеск зари чудесной новой эры. Правда, они очень скоро обрезали пуповину и назвали планету «Аврора» в честь римской богини зари.
Мир Зари! Вот так поселенцы практически с самого начала сознательно объявили себя праотцами обновленного человечества. Прежде его история являла собой темную Ночь, и только для аврорианцев на их новой планете наконец-то занялся новый День.
Это великое свершение, это упоенное самовосхваление давало себя чувствовать во всех частностях, оно отражалось в именах и праздниках, в различиях победителей и неудачников. В нем заключалась вся суть.
Началось заселение других миров — одних с Земли, других с Авроры, — но Бейли не задерживался на этих и других частных подробностях. Его интересовали более широкие мазки, и он обнаружил две кардинальные перемены, еще больше столкнувшие аврорианцев с их былой земной орбиты: нарастающее включение роботов во все стороны жизни общества и, во-вторых, увеличение среднего срока человеческой жизни.
Чем технически совершеннее и разностороннее становились роботы, тем больше полагались на них аврорианцы. Но не в ущерб своей самостоятельности. Ничего общего с той полной зависимостью, с какой Бейли столкнулся на Солярии, где горстка людей нежилась в теплом коконе, сплетенном и обслуживаемом множеством роботов. На Авроре роль роботов была иной.
И все-таки зависимость возникла.
Интуитивно нащупывая какую-то общую тенденцию, Бейли обнаружил, что каждая ступень во взаимоотношении человек — робот словно бы зависела от зависимости. Даже то, как права роботов стали общепризнанными, — постепенный отказ от того, что Дэниел назвал бы «ненужными различиями», — было симптомом зависимости. На взгляд Бейли, более гуманная позиция аврорианцев объяснялась не внутренней потребностью, но лишь помогала маскировать искусственную природу роботов и рождалась из желания избавиться от неприятной необходимости открыто признать тот факт, что люди зависят от неодушевленных предметов, снабженных искусственным интеллектом.
Продлению же срока жизни сопутствовало замедление исторического развития. Взлеты и падения выравнивались. Росло неприятие резких перемен, росло всеобщее согласие.
Во всяком случае история, с которой он знакомился, становилась все менее интересной и почти уже вызывала зевоту. Тем, из чьих судеб она слагалась, несомненно, жилось хорошо. Ведь история интересна катастрофами, весьма увлекательными на экране проектора, но наводящими ужас на тех, кого они постигают. Вероятно, индивидуальная жизнь продолжала быть интересной для подавляющего большинства аврорианцев, а если общее взаимодействие этих жизней обрело безмятежную устойчивость, кто мог возражать?
Если Мир Зари вступил в тихий солнечный день, кто из обитателей этого мира начал бы требовать бурь?
Наклоняясь над проектором, Бейли вдруг испытал ощущение, не поддававшееся описанию. Словно его на миг вывернули наизнанку, сказал бы он, если бы у него попросили объяснения. Вывернули и за ничтожную долю секунды вернули в нормальное положение.
Произошло это столь мгновенно, что Бейли чуть не прозевал это ощущение, словно просто неожиданно икнул.
Лишь почти через минуту он задним числом осознал, что нечто подобное ему уже довелось почувствовать дважды — когда он летел на Солярию и когда возвращался с этой планеты на Землю.
Это был Прыжок, переброс в гиперпространство, который за вневременной внепространственный интервал перекинул корабль через парсеки, преодолев барьер скорости света, незыблемый для Вселенной. (В словах никакой тайны нет: корабль просто покинул Вселенную и пересек нечто, не ставящее предела скорости. Но вот понятие окружено непроницаемой тайной, ибо описать суть гиперпространства возможно лишь с помощью математических символов, которые еще никому не удавалось преобразовать в нечто удобопонятное.)
Если просто принять факт, что люди научились использовать гиперпространство, не понимая, что именно они используют, то практический результат становился предельно ясен. Корабль находился в нескольких микропарсеках от Земли, а в следующий момент оказался в нескольких микропарсеках от Авроры.
В идеале Прыжок занимал нулевой момент — в буквальном смысле нуль времени — и будь он выполнен безупречно, никакой биологической реакции не возникло бы и возникнуть не могло. Однако по утверждению физиков абсолютная безупречность требовала неограниченной энергии, потому всегда возникал «эффект времени», не вполне равный нулю, но поддающийся сокращению до требуемой малой величины. Именно из-за него возникало непривычное, но абсолютно безвредное ощущение, что тебя вывернули наизнанку.
Едва Бейли осознал, что теперь находится очень далеко от Земли и очень близко от Авроры, как им овладело сильнейшее желание поскорее увидеть этот мир.
И просто как обитаемую планету, и как объект, с которым он познакомился по фильмокнигам, а теперь мог своими глазами посмотреть на то, чем были заняты все его мысли.
В эту минуту вошел Жискар с едой, подаваемой в середине периода между пробуждением и сном — так сказать, обедом, — и сообщил:
— Мы приближаемся к Авроре, сэр, но обозревать ее из рубки вы не сможете. Правда, обозревать пока нечего. Солнце Авроры в данный момент выглядит просто яркой звездой, и пройдет еще несколько суток, прежде чем мы приблизимся к Авроре настолько, что ее можно будет рассматривать в подробностях.
