пока еще не сечешь? — вопросительно оглядела меня Зуева.
Получив от меня утвердительный, хоть и не соответствующий действительности кивок, она продолжила говорить, разбирая дела.
— Шеф сказал, что тебя на простых делах сначала обкатать надо, иначе долго в колею входить будешь. Так, что получи и распишись! — и я взял в руки дело.
— Тут все просто, обычная спекуляция и с личностью. Городские обэхээсники сработали. Контрольную закупку произвели, остальной идентичный товар изъяли, все честь по чести. Плохо, что палку срубили и дело в районе оставили. Барыгу наш дежурный следователь уже задержал в порядке сто двадцать второй. Он сейчас внизу сидит. Ты его допроси в полном объеме и пусть его увозят. Как допросишь, ко мне потом подойдешь, я объясню, что дальше делать. Только завтра уже, сейчас домой пойду, устала.
Зуева спустилась вместе со мной в дежурную часть и представила меня дежурному. Попрощавшись с ней, я забрал из камеры подпольного советского бизнесмена и повел его в кабинет. Конкурентом государства в сфере торговли женскими сапогами оказался парень примерно моего возраста. Пока он сидел и озирался, я изучал собранный материал. Да, спекуляция тут железная. И сумма наживы потянет на максимум срока. Хоть и приобрели подставные покупатели у него только две пары сапог, однако изъятые при обыске еще двенадцать, пойдут ему в зачет. Потому что весь товар однотипный и даже хранился в одном месте. Статья 154 УК РСФСР мне была неплохо знакома. На самой заре прошлой милицейской жизни мне приходилось по ней работать.
Когда ответственность за спекуляцию отменили, осужденные за нее люди все еще досиживали по зонам по нескольку лет. В памяти всплыло, как нормальных людей закрывали на год-два в лагерь только за то, что они у себя дома в компании друзей смотрели видеокассету с «Греческой смоковницей». Чуть позже ее показывали по Первому каналу государственного телевидения. Но до того, советская Родина на полном серьезе считала это распространением порнографии. Уже на каждом автовокзале и для всех желающих за рубль вполне легально крутили эту «Смоковницу», но те, кого за это осудили, по-прежнему валили лес в Мордовии. Шайка давно уже выживших из ума маразматиков-ортодоксов, остервенело мешала жить советским людям. Понять логику сидельцев из протухшего Политбюро было несложно. Если у самого уже давно не стоит, то и другим нечего на бабские сиськи пялиться. И сапогами полная хрень. На бесплатное строительство ГЭС сраному Египту миллиардов хватает, а, на то, чтобы родных советских баб теплой и красивой обувью обеспечить — шиш! Еще и самим им выкручиваться с обувкой мешают. Да и не только с обувкой.
Брусенцов Александр Витальевич, двадцать один год, холост, студент. Жизнь под откос… Н-да.
И по всему, сидевший напротив розовощекий парень уже смирился с тем, что студенческий билет планово-экономического института ему уже не понадобится. Судя по объяснению, которое у него отобрали бэхи и списанного следаком слово в слово с этого объяснения протокола допроса, с ним квалифицированно поработали. Фарцовщик свою вину признал полностью и в содеянном раскаялся.
В голову лезли воспоминания, как я сам в той молодости изощрялся в выстраивании хитроумных комбинаций. Чтобы поймать и изобличить такого же спекулянта. А потом еще непременно довести дело до суда. Чтобы не извернулся и, чтобы обязательно был обвинительный приговор. Октябренок, пионер, комсомолец, а потом и член. Той самой КПСС. Вся жизнь, начиная с детского сада, была одна сплошная Ленинская комната ротной казармы. Даже в мыслях не было усомниться, что это самое настоящее преступление, если кто-то что-то купил, а потом продал и, страшно представить, при этом еще и заработал.
— Ты знаешь, что тебя теперь посадят? — поинтересовался я у планово-экономического студента-фарцовщика.
— Знаю. Мне следователь объяснил, — ответил подозреваемый и тяжко вздохнул.
— А те, кто тебя задерживал, они, что, не объяснили?
— Нет, они сказали, что, если во всем признаюсь, то условно получу. Или штраф, — поведал мне инфантильный торговец обувью о том, как его развели ушлые борцы за сохранение закромов государства.
— Слишком большая у тебя прибыль получается, никак не выходит у тебя, чтобы без лесоповала. Уже от тридцати рублей навара наступает уголовная ответственность. А у тебя с каждой пары по полтора номинала, — не стал я подслащивать горькую пилюлю.
— Меньше не выгодно, обувь я из Прибалтики привожу. И еще другие расходы… — начал было объяснять мне свои коммерческие расклады нетипичный барыга, но благоразумно заткнулся.
— Это какие-такие еще другие расходы? Милиции платишь? — предприимчивый балбес молча отвернулся. — А чего они тогда за тебя не заступились? — задал я риторический вопрос, уже зная на него ответ.
Студент Брусенцов сокрушенно пожал плечами и не ответил.
Дома меня никто не ждал и поэтому я не торопился. Кроме того, мне почему-то было жалко этого спекулянта. Шоры, покрытые пылью военного коммунизма, с моих глаз слетели еще тридцать с лишним лет назад. И законы политэкономии, по которым мне самому пришлось пожить, кроме неприятия, других эмоций у меня не вызывали.
— Дома живешь или в общаге? — поинтересовался я у грустного Александра Витальевича, прокручивая в голове процессуально-этические варианты.
— Комнату снимаю. В общаге бухают, а мне нельзя, сердце больное, — как-то обыденно пояснил Брусенцов и я уже без прежней зависти взглянул на его румянец.
Прежде, чем окончательно решиться, я еще долго тиранил спекулянта.
— Ты ведь из Саратова? — уточнил я, глядя на штамп предыдущей прописки в его паспорте.
— Да, до института там жил. Мать у меня там и все родственники, — недоуменно уставился на меня гражданин Брусенцов.
— У твоих родственников в Саратове есть знакомые среди нерусских семей? Ну там азиаты, кавказцы, цыгане? — продолжал я пытать подследственного.
— Не знаю. А зачем? — вылупился на меня обувной магнат, — Старшая сестра в прошлом году по распределению в Элисту уехала, она медицинский закончила. Элиста, это Калмыкия, — очевидно спекулянт Брусенцов не был уверен в моих познаниях касательно географии.
— Хочешь, я тебя домой отпущу? — задал я иезуитский вопрос предприимчивому студенту, — А, если сделаешь все точно, как скажу, то и сидеть тебе не придется!
— Хочу! — не веря, что такое счастье может случиться, прохрипел Брусенцов.
— Тогда давай передопрашиваться. Ты ведь, когда тебя задержали, очень сильно растерялся? Так или я, что-то путаю? — я пристально вгляделся в глаза будущего плановика-экономиста.
— Д-да. Растерялся, — заикаясь согласился со мной подследственный и сомневаться в этих его словах не приходилось. Любой бы советский человек растерялся, если бы бэхээсники прихватили его на спекуляции в крупных размерах.
— И от растерянности ты наговорил много того, что не соответствует действительности. Так? — я смотрел на студента и надеялся, что он
