скользнули по расписанным листам, считывая одной ей видимые знаки судьбы.
На третьем этаже, где обреталась почтеннейшая Фелиция Зигмунтовна, пахло теми же апельсинами с примесью корицы, а еще самую малость – Китаем.
Бумажные веера, расписанные журавлями и тонкими нервными линиями.
Шелковые ширмы.
Шелковые обои.
Массивные напольные вазы и низкая, будто кукольная мебель. Впрочем, гостиная, к счастью, была обставлена нормально.
И чай подали в высоком фарфоровом заварнике Кузнецовского завода.
- Если хотите, отправьте Ваську за целителем. Он, конечно, не семи пядей во лбу, - хозяйка самолично разливала чай. – Но с мигренью справится.
- Не стоит, - сказала я. – Это просто усталость. Ехали долго, теперь еще вот…
К чаю подали пирог с мясом, уже порезанный ровными аккуратными ломтями, маковые рогалики да баранки.
Сойдет на первое время.
- Сестра?
- Почти.
- Слепая, - Фелиция Зигмунтовна протянула мне чашку с узким донышком.
- Почти.
- Контузия?
- Контузия, - согласилась я.
- Бывает… моего супруга тоже контузило. Еще в первую волну мобилизовали, но ничего, вернулся… боги оберегли, - она коснулась сложенными щепотью пальцами груди. – Хоть контуженный, зато живой. Так я думала… а после-то…
Она протянула чашку Бекшееву.
- Что после? – уточнил он, принимая.
- А ничего… маялся все. Сперва только голова болела. Потом стали ноги отниматься. Руки… три года помирал. Но хоть дом этот вернуть сумели. Его ж фрицы, когда стояли, отобрали…
Она говорила об этом спокойно и равнодушно даже.
- Офицеры тут жили. Пришлось после ремонт делать, чтоб и духу их… но то дела прошлые, вам мало интересные. Вам о нынешних… с чего начать?
- С начала, - Бекшеев улыбнулся.
- Знать бы, где оно… - Фелиция Зигмунтовна задумалась. – Людишки тут пропадали. Это я уж теперь понимаю. Сперва пленные. Тут рядышком часть расквартировали. И пленных, которые мосты должны были восстанавливать. Поля разминировали опять же… там, дальше, линия фронта проходила, так что в земле много чего осталось. Вот и сгоняли, кого можно, чтобы чистить.
И вновь же тон ровный, отстраненный, будто говорит она о делах чужих, её-то саму никак не коснувшихся.
- Не знаю, уж как они работали, да только пару раз местный народишко предупреждали, мол, побег там. Однажды пятеро там или шестеро ушли. Этих-то скоренько отловили… твари след хорошо берут.
Фелиция Зигмунтовна на меня поглядела.
- Вы про… измененных? – уточнил Бекшеев.
- А то про кого… пленных много, вот и держали при них дюжину тварей. Или больше. Я не считала. Я и видеть-то не видела, если уж на то пошло. Так от, что люди бают, то и я говорю… а бают, что находили не всех. Что некоторым удавалось… уйти. К себе. Или вот еще куда?
Мы с Бекшеевым переглянулись.
Возможно?
Отчего бы и нет.
- Только пленных года три уж нет…
И тому, кто убивал, пришлось искать новые варианты.
- А кто есть? – Бекшеев ел аккуратно, словно бы нехотя. А я вот с трудом сдерживалась, чтобы не глотать кусками. Пирог с мясом был хорош донельзя.
- Правильный вопрос. Городишко у нас с одной стороны махонький, а с другой… леса тут хорошие, густые. Дичины много. И крупной, и пушного зверя. Рыба опять же. Вроде как одно время говорили, что нашли то ли золото, то ли еще какую дрянь…
- Почему дрянь?
- Потому как простому человеку с такой находки кровь да беда прибудет. Но народишку хлынуло… опять же, купцы к нам частенько заглядывают, которые ищут рабочие руки. Вроде бы как на границе возводят чего-то… но это не точно. Ну и сама граница манит. Так что хватает тут тех, кому дома не сиделось.
Люди приходят.
Люди уходят.
Куда?
Кто будет следить. Плохо… очень, очень плохо…
- Я о том тоже не больно-то думала, пока вот Епифан не заявился.
- Он вам…
- Родственник. Братец троюродный, - пояснила Фелиция Зигмунтовна, глядя на Бекшеева с насмешечкой. – А вы что подумали?
- Видная женщина. Свободный, сколь знаю, мужчина. Что тут можно подумать?
- Льстите, - это она произнесла с убежденностью. – Да и… хватит с меня. Вдовой быть спокойнее… но Фаньке я не отказала. Я ж ему написала об этой-то голове… наши-то её, небось, в мусор выкинули. Шапошников, который тут за старшего жандарма, страсть до чего проблем не любит.
А голова, в лесу найденная, еще та проблема.
- У Епифана, знаю, на старом месте не ладилось. Норов у него был неуживчивый больно, в том в батюшку пошел. Редкой пакостливости человек был, боги примите его душу… - она вновь коснулась груди. – Но все ж родня. Жаловался часто, что в Городне его затирают. Начальство не ценит, вечно всякую ерунду всучить норовят, то кражу кур с одеялами, то потраву огорода, будто больше некому сие расследовать… ну я как фотокарточку увидала…
- С головой?
- А то. С нею.
- И где увидали?
- В ящике с бумагами. Вы кушайте, кушайте… мой супруг вот тоже кушать стал мало. Дурной признак для мужчины. Мужчина, который отказывается от еды, явно намерен уйти в лучший из миров.
Бекшеев крякнул.
И спросил.
- В каком ящике?
- В почтовом, - спокойно разъяснила Фелиция Зигмунтовна. – Который при дверях стоит. У меня большой. Многие из постоянных гостей оставляют мой адрес для корреспонденции. За малую доплату принимаю письма и храню. Это было в ящике. Среди прочих. Правда, конверт чистый и без подписи. Я и влезла. И увидела.
- То есть, снимок сделала не полиция?
- Полиция? – фыркнула она. – Какая полиция… помилуйте! Да мой супруг покойный еще когда говорил, что они там все дармоеды, а Шапошников – бестолочь первостатейная. Я к ним сунулась было, так они и слушать меня не хотели по первости… потом уже Васька прибежал. Глаза круглые. Орет, что голова в лесу человечья… тут уж пришлось шевелиться.
- И как?
- Шапошников самолично с Васькой поехал. Голову привез, отдал нашему мертвогляду… как его… Заньковскому. А тот уже заключение и все-то…
- А фото?
- Оно нужно им было, как зайцу лопух для подтирания жопы. Я потому-то Епифану и отписала. Поняла, что Шапошников эту голову прикопает где и в деле отпишется, мол, несчастный случай. Или там, что медведи поели…
Оставив голову мало что не съеденной, так еще и на пенечке?
- Познакомитесь –
