– Заткнись, и рта без разрешения не смей раскрывать!
Не ожидавший такого поворота Андрюха, съежился, не смея поднять глаз. А я, удовлетворенный мелкой местью за пережитый при нашей первой встрече стресс, направил кучера в поля, подальше от любопытных глаз.
Склонить Стахова к сотрудничеству особого труда не составило. Уже распростившись с жизнью, он готов был мне пятки лизать, а не то, что информацию добывать. Особенно после того, как я непрозрачно намекнул о готовности платить за особо интересные сведения.
Мне, конечно, пришлось немало потрудиться, вдалбливая в рыжую башку нужные мне установки, элементарные основы конспирации и способы экстренной связи. Когда Стахов, наконец, более-менее взял в толк, чего от него хотят, я все же не удержался, и напоследок спросил:
– Слушай, сердешный, а какого ж ты хрена к кузнецу-то полез? Лень было на самого себя руки наложить? Посторонняя помощь потребовалась?
Андрюха насупился и неохотно пробурчал:
– Долгая история.
Вроде, какое мне, в сущности, было дело до пьяных приключений какого-то мелкого уголовника, но в сердце сидела, не давая покоя, тоненькая иголочка. Не рискнув проигнорировать сигналы интуиции, я удобнее устроился на жесткой скамейке и хлопнул новоиспеченного агента по колену:
– Ты куда-нибудь торопишься?
Стахов отрицательно мотнул головой.
– Вот и я нет. Поэтому, давай-ка, рассказывай.
Рыжий еще какое-то время ломался, но я был неумолим, и как оказалось, не зря.
Из повествования Андрюхи выходило, что в тот день, когда я провалился во временную дыру, он с компанией пировал в одном из притонов близь посада Колпино. Пропивали добычу, украденную через подкоп из лабаза в столичном предместье.
Когда веселье было в самом разгаре, неизвестно откуда взявшийся незнакомец в засаленном черном балахоне и натянутой на глаза драной шляпе толкнул Андрюху под локоть, и он окатил себя вином из кружки. Уже изрядно подвыпивший Стахов возмутился и попытался ударить наглеца, но тот ловко увернувшись, выскочил за дверь. Андрюха сгоряча бросился за ним, и был остановлен больно упершимся в шею лезвием мясницкого тесака.
Однако резать Стахова неизвестный не стал, а наоборот, не ослабляя давление холодной стали на горло, сделал предложение, от которого Андрюха поначалу, даже под угрозой смерти, наотрез отказался.
– Представляешь, – кипятился рыжий, – упырь-то мне, прям, глаза в глаза вылупился, и на перо так все сильнее давит, давит. Чую, каюк мне приходит, вот-вот глотку перерубит. Тут уж, на что угодно согласишься, даже мать родную порешить.
Стаховская история почему-то вызвала у меня необъяснимое мучительное любопытство. Я интуитивно ощущал, что приключившееся с Андрюхой непонятным пока образом переплетается с моей судьбой.
– Сможешь его узнать? – перебил я рассказчика.
– Какое там, – огорченно махнул он рукой, – Вот как тебя видел, а лица не припомню. Плывет все в глазах, хоть лопни. Не иначе колдовство, прости Господи, – Андрюха истово перекрестился.
– Ладно, дальше что?
– А дальше, – тяжело вздохнул Стахов, – дальше пришлось мне в душегубы податься. Этот мне ножик, каким только что чуть не прирезал, сунул, да денег пачку. Мужика, опять же, описал, которого прирезать велел. Рассказал где найти его, и исчез, как в воду канул.
– Я, понимаешь, согласится-то, согласился, да идти никуда и не думал, – жаловался мне Андрюха. – А ноги-то сами понесли. Ей-богу сами. Не поверишь, так внутрях припекло, все, думаю, если щас не пойду, сердце прям здесь и лопнет… Ну и пошел… Точно, в том самом месте, как упырь предсказал, чудно одетого мужика повстречал. Мне бы его сразу, не загадываясь, ножиком в печень. А я сплошал, духом никак не мог собраться. Тут-то он меня и подловил дубиной по котелку. Когда очнулся, ни мужика, ни денег. Само собой напился с горя. Тут еще кузнец этот, – вконец закручинился Стахов.
– И странно одетого мужика ты тоже не запомнил? – на всякий случай поинтересовался я, скрывая усмешку.
Андрюха в возмущении шлепнул ладонью по отполированной до блеска деревяшке сиденья.
– Экий ты, барин, бестолковый! Я ж говорю, дубиной по голове получил! Память начисто отшибло!
– Ладно, ладно, угомонись, – пришлось притормозить не на шутку разошедшегося Стахова. – Скажи-ка лучше, денег много потерял?
В Андрюхиных глазах блеснули слезы. Он со свистом втянул в себя воздух, и на выдохе прошептал:
– Полторы тысячи целковых… В жизни стока в руках не держал.
Мне оставалось поблагодарить Бога, что заказчик моего убийства умудрился выбрать столь бестолкового исполнителя, и в конечном итоге еще и снабдил меня средствами к существованию.
Я по-дружески ткнул рыжего кулаком в бок.
– Не журись. Деньги они что? Вода сквозь пальцы. Как пришли, так и ушли. Зато сам цел и греха смертного на душу не взял, – но, судя по выражению лица Стахова, слова мои его не особо убедили. Андрюха впал в ступор, страдая по упущенному богатству.
Имелся только один способ вернуть будущего осведомителя к жизни. Я вытащил из кармана заранее припасенный червонец, и помахал им перед Андрюхиным носом. Вид настоящих, а не воображаемых денег, моментом вернул Стахова в реальность.
Выдавая аванс, я строго-настрого запретил Стахову болтать о наших договоренностях, и еще раз напомнил, что просто так плачу в первый и последний раз.
Устраивая бумажку за пазухой, Андрюха бормотал под нос:
– Я, что, барин, без понятия? Не сумлевайся, рот уже на замке. А разузнать, все, что надо разузнаю. Ты токмо не скупись.
Я погрозил ему пальцем.
– Не торгуйся, не на базаре. Раз сказал, больше повторять не буду: плачу только за работу. Чем лучше работаешь, тем больше получаешь. И наоборот… А теперь ступай. Не нужно, чтобы нас лишние люди вместе видели. Встречаемся через два дня. Не забудешь где? – Стахов отрицательно затряс головой. – Тогда все, свободен.
На самом деле, вполне можно было подвези Андрюху ближе к жилью, но уж больно от него смердело. Я и так, задыхаясь, с трудом дотерпел до конца нашей беседы, а всю обратную дорогу ехал с открытой дверью, проветривая экипаж.
…В имение я прибыл голодный как волк, зато с чувством выполненного долга. Однако спокойно поужинать не случилось. По пути в столовую меня дернуло заглянуть в гостиную в надежде перекинуться парой слов с хозяином дома, и сам того не желая, я застал кульминацию грандиозного скандала.
У окна, прижав кружевной платок к глазам, всхлипывала Мария. Отец же, как тигр в клетке метался от стены к стене. Не успел я переступить порог, как он подскочил вплотную, потрясая зажатым в кулаке смятым бумажным листом.
– Нет, вы только полюбуйтесь на нее, Степан Дмитриевич! – тыча трясущимся пальцем в сторону дочери, брызгал слюной Прохоров. – Брата еще земле не предали, а она!.. Она!.. – захлебнувшись от возмущения, он зашелся в кашле, покраснев до багровости.
