Приборы флаера внезапно ожили — это могло означать только одно — генераторы защитного поля разрушены. Я дал команду на взлет. Последние надежды рассеялись, когда я был уже в восьми километрах от башни — в экране заднего вида я увидел черный зловещий гриб, выраставший на том месте, где прежде находилась профессорская башня. Его силуэт напомнил мне то страшное птицеголовое божество, чья статуя стояла в кабинете профессора, слева от письменного стола.
Всю обратную дорогу я делился впечатлениями с бортовым комлогом, поскольку мой собственный, в виде пыли и пепла, носился холодным южным ветром где-то над Океаном. Я тараторил без умолку, смешивая услышанное от Франкенберга со своими собственными домыслами. Разбираться буду потом. Один раз комлог переспросил меня, мол, понимаю ли, я что говорю, но я велел ему заткнуться и писать все, как есть. Из вещественных доказательств у меня с собой был лишь кристаллик внешней памяти — перед тем, как попытаться спасти хозяина, я схватил его со стола и машинально сунул в карман.
— М-да, итоги, прямо скажем, неутешительные, — задумчиво произнес Шеф и посмотрел мне в глаза. Последовавшая затем пауза получилась у Шефа весьма многозначительной. Медная проволочка была, как всегда, в его руках, и на этот раз он согнул ее в большой вопросительный знак.
— Мне нечего сказать, — вздохнул я, — нас постоянно кто-то опережает…
— А эти гномы, кто они?
— Гомоиды — дети из пробирки — андроиды или вроде того. Искусственные человекообразные существа. Франкенберг назвал своих гомоидов «гномами», поскольку, как и гномы Парацельса, гомоиды что-то такое знают — то, чего нам с вами знать не дано. Это я понял из его рассказа. А что я НЕ понял — я надиктовал в комлог и написал в отчете, — и я кивнул в сторону экрана, — думаю, Перка и Франкенберга убили либо те, кто уничтожил информацию с накопителей, либо…
— Либо — не те… Понятно, — отмахнулся Шеф, — еще какие соображения? Только не тараторь так…
И я принялся вслух рассуждать — медленно и обстоятельно — в надежде, что порядок в мозгах наступит сам собою, непосредственно в процессе рассуждений.
— Итак, что мы имеем на сегодняшний день. Во-первых, два трупа — Перк и Франкенберг. Во-вторых — пропавшая информация о каких-то биологических исследованиях. Строго говоря, ее то у нас как раз и нет, но то, что она пропала — это факт. Далее, очевидно, существует некая связь между этими двумя убийствами и исчезновением данных с накопителей.
— Не то чтобы совсем очевидно, но… ладно, пусть будет так. Смерть Франкенберга, без сомнения, убийство, но вот Перк мог и сам выпрыгнуть, — Шеф пытался возражать, но без видимой охоты.
— Да хоть бы и сам, но не без причины ведь. Адрес Франкенберга он стер перед смертью, следовательно Франкенберг тоже замешан. Когда я отправился к профессору, убийца следил, либо за мною, либо за домом и попытался убить нас обоих, потому что мы оба — и я и Франкенберг — связаны с Перком. Возможно, убийца не планировал убивать меня, но ему подвернулся удобный случай, к тому же он испугался, что Франкенберг мне все расскажет… В общем, тут все, на мой взгляд, понятно. Теперь о гномах. Когда я первый и единственный раз беседовал с Перком, я спросил о них напрямик. Перк все отрицал, но, по-моему, очень неубедительно. Добавьте к этому стертые локусы с гномами, рассказ самого Франкенберга и, наконец, снимки в его кабинете, и вы поймете, что гномы — не плод моего воображения. Гномы действительно существуют!
Последняя фраза у меня получилась, что надо! Если бы кто-нибудь услышал только ее, то ему и в голову бы не пришло со мною спорить — кто же спорит с сумасшедшим. Но Шеф слышал все и потому сказал:
— А если «гномы» — это всего лишь название для биороботов, ведь Франкенберг ими занимался какое-то время. Надо бы показать твою запись о беседе с Франкенбергом специалистам по биороботам.
Делиться со специалистами мне не хотелось.
— Не стоит. Франкенберг действительно конструировал биороботов — лет двадцать тому назад. Что делал потом, никому неизвестно — вся информация исчезла. Стоило ли ее уничтожать, если бы он продолжал заниматься только ими. Из биороботов никто не делает тайны, они же, в сущности, та же нейросеть, только не на кристаллах, а на нуклеотидных цепях. А снимки? Биороботов не делают похожими на людей. Единственное исключение — детские куклы. Нет, тут что-то другое.
— А что нам вообще известно про Франкенберга? Кроме того, что он умер, — спросил Шеф.
— До того срока, что я назвал — довольно много. Учился на Земле, в Еврапе…
— В Европе…произносится — Европа, — вежливо поправил меня Шеф.
— А…, ну да, в Европе, потом работал в эээ…(я боялся опять переврать название) в общем, справку я подготовил, она должна быть у вас. Я проверил — ни с кем из тех, кого мы знаем — я имею в виду сотрудников института и их окружение — в контакт не входил. В Институте Антропоморфологии Франкенберг не работал. Но, опять таки, моя информация устарела уже лет на двадцать. Можно предположить, что он с сотрудничал с Институтом, но негласно. Перк, безусловно, об этом знал. Среди уничтоженной информации наверняка было что-то, что указывало на такое сотрудничество.
— А не мог ли Перк сам ее уничтожить?
Я уже задавался подобным вопросом, и потому ответ был у меня готов, если это можно считать ответом:
— Вся каша заварилась, когда пользователи пожаловались в ОИБ. Нужна ли была Перку такая шумиха? Не разумней ли уничтожить информацию потихоньку, без лишнего шума, без скандала.
— Резонно. Итак, кроме Перка и Франкенберга, в деле замешаны еще какие-то лица. Кто они — мы пока не знаем.
— Факт! — радостно согласился я. Мне нравится, когда Шеф прав — в таких случаях с ним можно соглашаться не кривя душой.
— Да, забыл сказать, — продолжал тем временем Шеф, — я побеседовал со Службой Общественной Безопасности и я так понял, что жена Перка сказал им про комлог.
— Еще бы она не сказала — упаковку-то они бы в любом случае нашли!
— Ладно, для нас сейчас важно не это. Для нас важно знать, как скоро полиция найдет тебя, и сколько будет стоить то, чтоб они от тебя отстали.
Я представил себя в тюрьме. Татьяна будет фрукты носить — такое вроде бы разрешается.
— Может и не найдет, — робко предположил я, — или мне лучше исчезнуть на время?
— Ну-ну, …хм, не найдет… Исчезновение тебе мало поможет, разве что, если ты исчезнешь навсегда…
Когда Шеф говорит «ну-ну», это означает, что он даже не может себе вообразить, что я должен сделать, чтобы загладить свою вину перед ним. За годы совместной работы, он всего раза два говорил мне «ну-ну». Сегодня я услышал третье «ну-ну», и если к «ну-ну» добавить неявное предложение исчезнуть навсегда, то картина складывалась совсем безрадостная.
