Права сестренка, ох как права… Грузинские, да и все вообще кавказские князья громкими титулами похвалиться могли, а вот богатством и размерами вотчин— как-то и не особо.
— Боярич Маковцев, — продолжала Иринка, — балбес хуже Васьки, все норовил меня прилюдно потрогать, где не положено, да глазищи свои бесстыжие вылуплял, только что слюни не пуская…
Что-то Иринка сегодня добрая, прямо сияющий образец милосердия и человеколюбия. Назвать Борьку Маковцева балбесом, на мой взгляд, значило самым бессовестным образом ему польстить. Пересекался я с ним всего-то раза четыре, Бог миловал, но стойкое впечатление о нем, как об умственно неполноценном у меня сложилось. Куда только Боярская Дума смотрит? Почему не запретит этому дебилу жениться? Ведь были же прецеденты, пусть и нечасто! Хотя с деньгами и влиянием Маковцевых принять такое решение там будет ох как непросто…
— Боярич Милованов и собой хорош, и обходителен, и знатен, да вот с наследством его Бог сильно обидел, — сестрица явно вознамерилась дать развернутый анализ потенциальных женихов. И опять она права, не везло последним двум поколениям Миловановых с вложением денег, ох как не везло… На что вообще они надеялись, пытаясь женить сына, я так и не понимал. Невеста-бесприданница не нужна им, их наследник не нужен родителям богатых невест — положение, как говорится, хуже некуда. — Вот Мишенька Пушкин, это да! — с восторженным придыханием закончила боярышня Волкова.
— Губу покажи, — сказал я. Иринка приоткрыла ротик, получилось у нее… Очень возбуждающе получилось.
— Не дура, — отметил я. Да уж, не дура. Наследник Пушкиных и умен, и собой куда как хорош, и род там знатный, а наследство вообще всем на зависть, что в немалых деньгах, что в обширнейшей недвижимости. Вот только в силу всего перечисленного выбирать будет он, а не его. И выбирать очень и очень тщательно и придирчиво, потому что вокруг этого суперприза на брачном рынке пол-Москвы своих дочерей старательно пасет, куда уж тут владимирским Волковым…
— Ах ты ж, нахал! — дошло до Ирины не сразу, зато когда дошло, реакция оказалась еше какой бурной. Попытки сестры меня поколотить я, конечно, решительно пресек путем заключения ее в объятия с фиксацией рук, но подержать пришлось долго, прежде чем она утихла. Но вот ее тело наконец расслабилось и пришлось девушку отпустить. Пусть и не очень хотелось.
— Что хоть такое читаешь-то? — меняя тему, поинтересовалась Иринка.
А читал я «Опыт исследования географического распределения магических проявлений» Вильгельма Левенгаупта, настоящей живой легенды научного мира. Полвека назад сей ученый муж, тогда еще студент Фрайбургского университета, вместе с одиннадцатью другими такими же молодыми, но не в меру амбициозными студентами из Фрайбурга, Гейдельберга и Мюнхена написал «Манифест магиологии», провозгласивший создание ни больше, ни меньше, как новой науки, целью которой объявил раскрытие тайны появления магии в мире, для чего поставил задачу накапливать и систематизировать знания о магии, дабы впоследствии на основе анализа этих знаний найти требуемую истину. Научное сообщество встретило манифест гомерическим хохотом, особенно веселясь тому, что публично провозглашен он был в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер», причем сначала это провозглашение ознаменовалось массовой дракой между собравшимися там студентами и остальными посетителями, недовольными шумным и нахальным поведением молодежи, а затем рота солдат, присланная навести порядок, в полном составе получила по мордасам от студентов и добропорядочных бюргеров, объединившихся перед лицом общего врага. На радостях победители сумели уговорить хозяев заведения выставить им пива бесплатно и побольше, а дальше началось то, что газеты обычно именуют бесчинствами. Порядок удалось восстановить только к ночи, когда на помощь многострадальной роте пришли еще две роты пехоты и полуэскадрон легкой кавалерии.
Громче всех смеялись в Англии, бывшей в то время мировым центром научной мысли. Именно в Лондоне печатали многотысячными тиражами и на многих языках листки с обидными карикатурами и едкими фельетонами на тему «пивного манифеста», как сразу же обозвали его островитяне, а потом завозили их на континент, но тут, как говорится, нашла коса на камень. Как-то неожиданно быстро выяснилось, что в противостоянии тонкого британского юмора и убийственной британской сатиры с немецкой рассудительностью уверенно побеждает сумрачный тевтонский гений. Баварский король Максимилиан, вникнув в обстоятельства дела и посовещавшись с министрами, начал действовать решительно, хотя и непредсказуемо. Сначала за одни сутки как по мановению руки из газет исчезли упоминания об ограбленных прохожих и обесчещенных девицах, затем хозяевам «Бюргербройкеллера» по-тихому выплатили компенсацию за понесенный ущерб, а потом смутьяны-студиозусы были без особого шума направлены в научные экспедиции, причем в места, крайне далекие от баварской столицы, что официально подавалось как высылка из Мюнхена зачинщиков и наиболее злостных участников прискорбных беспорядков. Через несколько лет молодые люди вернулись домой заматеревшими исследователями, а самое главное, привезли столько интереснейших наблюдений и редкостных артефактов, что германское научное сообщество дружно ахнуло, и отмечать десятую годовщину пивного манифеста все в тот же «Бюргербройкеллер» явились не только сами участники исторического события со смотрящими им в рот студентами, но и многие заслуженные профессора. В итоге магиология стала интенсивно развивающейся наукой, а Оксфорд и Кембридж как-то быстро перестали быть оплотами мировой научной жизни, уступив это звание Гейдельбергу, Фрайбургу, Мюнхену, Берлину и даже полузахолустному Бонну. Тот же Левенгаупт, чья книга лежала сейчас передо мной на низком столике, считался сегодня одним из столпов современной науки, но вот к самой этой книге, вышедшей двенадцать лет назад, отношение было, мягко говоря, неоднозначным, причем не только со стороны научного сообщества, но и со стороны властей многих уголков мира.
В своем труде Левенгаупт поделил мир на три с половиной десятка областей, в каждой из которых выделил свои неповторимые особенности проявления магии, кратенько (ну так, страниц по тридцать-сорок) эти особенности описал и обосновал их особенностями народов, эти области населяющих. И вот уже эти обоснования вместе с описаниями народов некоторым правителям пришлись совсем не по нраву. В итоге Китай, Корея и Япония запретили торговать на своей территории подданным всех вообще германских государств, Испания и Португалия предприняли демарш, отозвав на неопределенный срок послов из Мюнхена, а в одной из британских колоний Северной Окказии, точно не помню, в какой именно, местный суд, прозаседав аж четыре дня, даже выписал ордер на арест Вильгельма Левенгаупта, «ежели и как только названный Левенгаупт вступит на землю колонии».
Ученый же мир оказался шокирован утверждением Левенгаупта об уникальности и неповторимости особенностей проявлений магии в некоторых областях, а также сделанным из этого выводом о принципиальном характере таких различий. Многие ученые мужи разочарованно обвиняли Левенгаупта в том, что он, будучи одним из основоположников магиологии, фактически сам же ее и хоронит, поскольку из его выводов следует, что обнаружить единую причину появления магии в нашем мире невозможно. В ответ Левенгаупт выпустил отдельной книжкой статью «От многообразия к единству», где объяснял, что магиология еще только начала свой путь, и в данный исторический момент все еще пребывает в стадии накопления знаний и в самом начале их правильной систематизации. В той же статье Левенгаупт предсказывал, что на определенном этапе развития магиологии количество собранных ею знаний непременно перейдет в качество, и таким образом первопричина появления магии будет, наконец, открыта и установлена.
Спросите, за каким хреном мне вдруг понадобилась сия высокоученая премудрость? Да вот, попалась цитата в учебнике, решил глянуть по диагонали, что за Левенгаупт такой, и попал… В прошлой жизни приходилось иногда иметь дело с немецкими каталогами и справочниками, это, конечно, что-то с чем-то. Как говорила одна знакомая искусствоведша, где немцы составили каталог, можно лет десять ничего не делать, только пользоваться. Вот примерно то же самое я встретил и у Левенгаупта, да еще и изложенное на редкость толково и понятно. В общем, книгой я самым натуральным образом увлекся. Впрочем, объяснить сестрице непреходящую ценность бессмертного труда великого ученого у меня не получилось. Выслушав восторженные характеристики, на которые я не поскупился, Ирина только поморщилась.
